Лучшие из нас

Профессор Эдит Ринкель не относится к преподавателям, которых любят студенты. Еще менее популярной, если такое возможно, она считается в качестве научного руководителя. Студенты, которым она нравится, либо совершенно тупы и не понимают, что она считает их идиотами, либо настолько честолюбивы и способны, что умеют извлекать пользу из ее комментариев. И это в их понимании перевешивает неприятные стороны общения с ней. Все остальные, то есть абсолютное большинство, питают к ней отвращение и работают с ней только потому, что попали в число студентов, которым она назначена научным руководителем.

В этот день к ней пришел представитель абсолютного большинства, крупный, вялый, не сильно одаренный парень, который писал диплом о молодежной речи: «Сленгвич — футуристическо-лингвистический и прагмалингвистический анализ». Он был начисто лишен способности мыслить самостоятельно и не обладал профессиональной интуицией, к тому же злоупотреблял красивыми иностранными словами. Его диплом обещал стать путаным и помпезным пересказом мнений других ученых о феномене молодежной речи.

Они встретились, не скрывая отвращения друг к другу, и только воспитание помогало им не проявлять враждебности открыто. Эдит Ринкель вздохнула и предложила студенту сесть. Кресло для посетителей затрещало, когда молодой человек в него погрузился.

Ринкель(указывая на абзац). Не могли бы вы прочитать это вслух?

Студент

(высокомерно). Вот это?

Ринкель. Да.

Студент(читает медленно, с удовольствием смакуя красивые слова, прежде чем произнести их вслух). «Предположительно с уверенностью можно констатировать, что после терминации первичной фазы вербального копирования взрослых осваивающий язык переходит к следующей фазе, при которой ассимилирует вербальные идеалы своих эксклюзивных авторитетов, то есть ровесников».

Ринкель. Именно. Похвально, что в кои-то веки вам удалось без запинки прочитать такое длинное и сложное предложение.

Студент

(излучая радость). Спасибо!

Ринкель. А теперь поговорим о содержании этого предложения. Вы пытаетесь сказать, что молодежи гораздо интереснее, как говорят другие молодые люди, а не как говорят их родители, не так ли?

Студент (неуверенно). Э-э-э. Да?

Ринкель. Так как?

Студент

(еще неувереннее). Наверное.

Ринкель. А почему бы вам так и не написать?

Студент(подавленно). Это будет звучать так… банально.

Ринкель. А это и есть банально. Пишите хотя бы так, чтобы вам самому было понятно, что вы пытаетесь сказать. Увидимся на следующей неделе в это же время. И пожалуйста, Эрик, не хлопайте дверью.

Студент

(с большей уверенностью в голосе, так как уж это он знает наверняка). Эйрик.

Ринкель (подчеркнуто вежливо, почти покорно). Эйрик. Прошу прощения, Эйрик.

Дверь закрылась осторожно, очень осторожно. Бездарные и не очень одаренные студенты — это неизбежное зло для университетских преподавателей, и она должна была бы к этому привыкнуть. Но Эдит Ринкель не понимала, почему чувствует себя такой уставшей.

Вокруг было совершенно тихо, за окнами кабинета легкие снежинки падали и ложились белым покрывалом на холмы. Была середина самого короткого месяца года. Эдит удрученно откинулась на спинку кресла, обитую зеленой шерстью и обрамленную пластиком, и почувствовала себя старой, опустошенной, измотанной. Эдит Ринкель сидела точно так же много раз, ощущая острое давление пластика под лопатками и усталость во всем теле. Деревянные стулья в читальных залах имеют такие же жесткие неудобные спинки. И внезапно на нее нахлынула печаль, оттого что она провела свои молодые годы на жестких библиотечных стульях, просиживая на них по пятьдесят-шестьдесят часов в неделю на протяжении многих лет, в то время как настоящая жизнь бурлила где-то в другом месте за стенами читальных залов.

Она встала и собралась уходить. Она уже поужинала и теперь могла взять домой последнюю часть своего главного проекта, сесть на диван и насладиться видом обувных полок.

Ей только что установили новую полку для двадцати дополнительных пар туфель. Накануне она немного переставила свою коллекцию, поместив на полки пять пар, стоявших до этого в спальне, и две пары, которые купила в Перте с Александром. Цветовой порядок на полках был нарушен, и ей не нравилось, что красные, оранжевые, золотистые и желтые туфли теперь были разбросаны по двум с половиной полкам. Это выглядело неряшливо, и разглядывание полок не приносило ей умиротворения, на которое она надеялась, и облегчения, к которому стремилась.