Лучшие из нас

Профессор социологии был великолепен во многих отношениях, и их связь продлилась почти два года. Он был немного старше ее, но все еще привлекателен. Он был женат, но не испытывал никаких угрызений совести. Он был достаточно умен, чтобы вести занимательные беседы (больше всего ему хотелось бы разговаривать о столярных работах в домашних условиях или о теории социальных полей Бурдье, в соответствии с которой он распределял знакомых в зависимости от уровня общего развития или материального благосостояния). И в то же время он был немного ограниченным, что позволяло ей водить его за нос все то время, что они были вместе. Он был достаточно наивен, чтобы поверить ей и перестать к ней приходить, после того как она извиняющимся голосом сообщила, что их отношения необходимо завершить по какой-то сомнительной причине, теперь уже забытой.

На коленях у Эдит Ринкель лежал журнал общества пчеловодов. На ее руках остались следы загара после путешествия в Австралию. Тоска по бывшим любовникам совершенно противоречит ее принципам и жизненным правилам. «Моя пчелиная королева» — так Александр называл Эдит все время пребывания в Австралии. Она должна радоваться, что все случилось так, как случилось. И он тоже. Естественно, они не смогли бы общаться так же после возвращения домой. Все эти взгляды, перешептывания, вопросы ее коллег с намеками и подтекстом, прямые вопросы его сокурсников.

«Моя пчелиная королева», — говорил он и целовал ее в лоб, в губы, в живот, повсюду. Для Эдит это было всего лишь свидетельством его молодости и неопытности. У нее не хватило духу рассказать ему: пчелиная королева действительно спаривается с десятью-двенадцатью трутнями, будучи всего нескольких дней от роду, они ухаживают за ней и домогаются ее. Но все это происходит совсем недолго, и впоследствии она уже больше никогда ни с кем не спаривается.

Сегодня было ровно три недели с того дня, как она объявила ему о том, что между ними все кончено. Ничего личного, сказала она. Он наскучил ей, сказала она. Иначе было нельзя.

Эдит открыла журнал и пробежала взглядом последнюю статью, но не понимала, что читает. Она надеялась, что у Риты найдется время встретиться с ней в ближайшие дни.

Была уже почти половина одиннадцатого, полная тьма стояла несколько часов. День был напряженным, Пол отбыл повинность на трех бессмысленных встречах, а в промежутках между ними заставлял себя работать над сильными глаголами. Он пообедал в «Кафе Абеля» с парой знакомых с кафедры британских и американских исследований, с которыми обычно встречался пару раз в неделю, чтобы выпить кофе в кафе «У Нильса» или в модном кафе-баре на первом этаже в корпусе Фредерикке, или пообедать во «Фредерикке» или в «Кафе Абеля».

С их последнего разговора прошло много времени, поэтому, съев по пите с курицей, они еще долго сидели и болтали.

За соседним столиком расположились пять женщин, которые громко клевали друг друга весь обед. Пол и два его товарища поздоровались с ними, но никто не выразил желания сесть рядом, даже несмотря на то, что единственная из них молодая женщина была темноволосой, красивой и хорошо танцевала. Женщины представляли собой научный штат кафедры социальной лингвистики, известной хроническими внутренними конфликтами. Кафедра социальной лингвистики небольшая, там преподают и исследуют три темы: норвежский как иностранный, язык жестов и устный перевод. На кафедре учатся преимущественно представительницы женского пола, и пятеро научных сотрудников — тоже женщины. Все они, за исключением темноволосой 32-летней стипендиатки, уже миновали менопаузу. Дамы постоянно враждуют друг с другом. На протяжении многих лет они спорят об определении основных понятий (глухие, тугоухие, иностранные рабочие, иммигранты, иностранцы). Отношения на кафедре особенно обострились после того, как одна из сотрудниц решила начать научный проект, основанный на следующей гипотезе: обучение в школе слишком большого количества детей, для которых государственный язык является неродным, не способствует как развитию этих детей, так и развитию детей, для которых государственный язык является родным, то есть норвежских детей. Проект, естественно, был остановлен.

— Это негативное исследование, которое не нужно нашей кафедре, — объяснил заведующий.

— Но это всего лишь гипотеза, разве мы не должны выяснить, соответствует ли она действительности? — протестовала та, что предложила проект.

— Об этом не может быть и речи, — повторил заведующий. — Это опасный в политическом отношении проект. Люди могут подумать, что мы против иностранцев… я имею в виду, против тех, для кого норвежский является неродным.

— Да я совершенно не против иммигрантов!

— Хватит упрямиться! Что если бы вы оказались правы? Мы можем заниматься только исследованиями, подтверждающими тезис, что те, для кого норвежский является неродным, представляют собой важный ресурс для нашего общества.

— Да, но…