Лучшие рассказы

– Извини, дорогуша, – отрезал Вик, и он больше не улыбался. – Как-нибудь в другой раз. – Он схватил меня за локоть, вывернул, дернул, поволок вон из комнаты. Я не сопротивлялся. Я знал по опыту, что если ему что-то втемяшится, лучше не возражать – а то можно и схлопотать по роже. Не всегда – только если он зол или расстроен, а сейчас он был зол.

Мы очутились в прихожей. Вик потянул на себя входную дверь, и я оглянулся в последний раз, надеясь увидеть Триолет в дверях кухни, но там было пусто. Зато я увидел Стеллу, стоявшую на верхушке лестницы. Стелла смотрела на Вика, и я увидел ее лицо.

Это было тридцать лет назад. С тех пор я многое забыл и забуду еще больше, а в конечном итоге забуду все, но если я и верю в жизнь после смерти, то эта моя вера живет не в псалмах и гимнах, но вот лишь в чем: я не верю, что когда-нибудь смогу забыть эту секунду и лицо Стеллы, смотревшей на убегающего от нее Вика. Даже в смерти своей я буду это помнить.

Ее одежда была в беспорядке, косметика на лице размазалась, а глаза…

Не злите Вселенную. У разъяренной Вселенной наверняка будут точно такие же глаза.

Мы с Виком неслись со всех ног, прочь от вечеринки, туристов и полумрака; неслись, будто гроза наступала нам на пятки, – бешеный суматошный забег по лабиринту запутанных улочек, и мы не оглядывались, и не останавливались, пока не задохнулись совсем, а потом остановились, хрипя, не в силах бежать дальше. Нам было плохо. Я держался за стену, а Вика вырвало, вывернуло наизнанку в придорожную канаву.

Он вытер рот.

– Она не… – Он замолчал.

Потряс головой.

Потом сказал:

– Знаешь… есть вещи… Когда зашел слишком далеко. И если сделаешь еще шаг, перестанешь быть собой. Ты будешь тот, кто сделал это. Куда-то просто нельзя заходить… По-моему, сегодня со мной вот такое и случилось.

Я решил, что понимаю.

– То есть ты ее трахнул? – предположил я.

Он ударил меня кулаком в висок и ввинтил костяшки мне в кожу. Я подумал было, что сейчас придется с ним драться – и проиграть, – но Вик опустил руку и отошел, сдавленно сглатывая.

Я удивленно воззрился на него и сообразил, что он плачет: его лицо побагровело, слезы и сопли текли по щекам. Вик рыдал посреди улицы, откровенно и жалобно, как ребенок. Потом он пошел прочь, чтоб я больше не видел его лица, и его плечи вздрагивали. Я не понимал, что произошло на втором этаже, что его так напугало, – и даже не пытался строить предположения.

Один за другим зажглись уличные фонари; Вик ковылял по дороге, я плелся следом за ним, и мои ноги отбивали ритм стихотворения, которое, как ни старался, я так и не смог вспомнить и никогда не смогу повторить.

В женском роде

Любовь моя, позвольте начать это письмо, эту прелюдию к нашей встрече, самым старомодным образом, с признания: я вас люблю. Вы меня не знаете (хотя вы меня видели, улыбались мне, опускали мне в ладонь монеты), но я знаю вас (хотя и не так хорошо, как мне бы хотелось; я хочу быть рядом, когда поутру вы открываете глаза… вы видите меня… вы улыбаетесь… – чем не рай?). Поэтому я хочу объясниться сейчас, пером по бумаге, и объявляю вам снова: я люблю вас.

Я пишу это на английском – вашем родном языке, на котором тоже имею счастье изъясняться. Мой английский достаточно хорош. Несколько лет назад мне случилось посетить Англию и вслед за нею Шотландию. Целое лето на Ковент-Гардене и потом еще месяц на Эдинбургском фестивале. Среди тех, кто кидал мне деньги в ящик, были мистер Кевин Спейси, актер, и мистер Джерри Спрингер, американская телезвезда, посетившая Эдинбург специально ради оперы, поставленной по событиям его жизни.

Как много раз мне приходилось откладывать это письмо – несмотря на все желание его написать, несмотря на то, что оно уже много раз написалось от начала и до конца у меня в голове. О чем же мне рассказать? О вас? Или обо мне?

Давайте сначала о вас.

Я люблю ваши волосы, длинные и огненные. В первую же нашу встречу у меня промелькнула мысль: наверняка вы танцуете! И воистину ваше тело создано для танца: ноги, осанка, позы, посадка головы. О том, что вы не отсюда, мне сказала ваша улыбка – еще до того, как слуха коснулся голос. В моей родной стране улыбаются вспышками, будто солнце вдруг выглядывает, озаряя поля, и тут же прячется обратно за тучу – увы, слишком быстро. Улыбки у нас редки и дороги. Но вы – вы улыбались постоянно, будто все, что вы видели, доставляло живейшую радость. И вы улыбнулись, когда увидали меня, – даже шире, чем обычно. Вы улыбнулись, и меня не стало, будто дитя заблудилось в лесу и больше никогда не найдет дороги домой.