Лучшие рассказы

– Лорен Делиль был лучшим поваром в Сиэтле – по крайней мере, он сам так считал, а звезды Мишлен на двери его ресторана это подтверждали. Он был замечательным поваром, это правда: его бриоши с рубленой ягнятиной получили несколько наград, его копченые перепела и равиоли с белыми трюфелями «Гастроном» назвал десятым чудом света. Но его винные погреба… ах, его винные погреба… вот его гордость и страсть… И я его понимаю. Последний белый виноград собирают у меня, и красный по большей части тоже: я знаю толк в хороших винах, ценю аромат, вкус, послевкусие… Лорен Делиль покупал свои вина на аукционах, у частных лиц, у торговцев с репутацией. Он требовал генеалогический сертификат каждой бутылки, потому что мошенники, увы, попадаются слишком часто, если бутылка вина продается за пять, десять или сто тысяч долларов, фунтов или евро… Истинной жемчужиной – бриллиантом – редчайшей из редчайших, ne plus ultra [54] звездою его температурно сбалансированного винного погреба была бутылка «Шато Лафит» 1902 года. Бутылка стоила сто двадцать тысяч долларов, хотя вино это было поистине бесценным, ибо в мире сохранилась всего одна бутылка.

– Извините, – вежливо перебил Август. Он был самый толстый и редкие золотистые прядки зачесывал поверх розовой макушки.

Сентябрь воззрился на своего соседа:

– Да?

– Это не та история, где один богач купил вино, чтобы выпить за ужином, а повар решил, что блюда недостаточно хороши для такого вина, и предложил другие блюда, а у парня обнаружилась какая-то редкая аллергия, он умер прямо за столом, и дорогое вино так никто и не попробовал?

Сентябрь ничего не сказал. Зато взирал весьма.

– Потому что если та, ты уже ее рассказывал. Много лет назад. Глупая история. И с тех пор вряд ли стала умней. – Август улыбнулся. Его розовые щеки светились в отблесках костра.

Сентябрь сказал:

– Разумеется, тонкая чувствительность и культура не каждому по вкусу. Некоторым подавай барбекю и пиво, а кое-кто, подобно…

Вмешался Февраль:

– Мне не очень приятно заострять на этом внимание, но Август отчасти прав. Надо новую историю.

Сентябрь воздел бровь и поджал губы.

– У меня все, – обронил он и сел на свой пень.

Все они, месяцы года, выжидательно смотрели друг на друга сквозь пламя.

Июнь, стеснительная и опрятная, подняла руку:

– У меня есть история про таможенницу, которая работала на рентгеновской установке в аэропорту Ла-Гуардиа, она читала людей, как открытые книги, глядя на очертания их багажа на экране, и однажды она увидела такие чудесные контуры, что влюбилась в этого человека, хозяина чемодана, и ей нужно было понять, чей это багаж, а она не смогла и страдала долгие месяцы. А когда этот человек снова прошел мимо нее на таможенном контроле, она все-таки вычислила его – он был старый мудрый индеец, а она красивая негритянка двадцати пяти лет, и она поняла, что у них ничего не получится, и отпустила его, потому что по форме его чемодана узнала, что он скоро умрет.

Октябрь сказал:

– Хорошая история, юная Июнь. Рассказывай.

Июнь посмотрела на него, как испуганный зверек:

– Я только что рассказала.

Октябрь кивнул.

– Значит, рассказала, – объявил он, не дав прочим вставить слово. – Тогда, может быть, перейдем к моей истории?

Февраль шмыгнул носом.

– Вне очереди, здоровяк. Тот, кто сидит в председательском кресле, говорит, лишь когда выскажутся все остальные. Нельзя сразу переходить к главному блюду.

Май выкладывала дюжину каштанов на решетку над огнем, предварительно раскалывая их щипцами.

– Пусть рассказывает, если хочет, – сказала она. – Богом клянусь, хуже, чем про вино, все равно не будет. А у меня дел полно. Цветы, между прочим, сами по себе не распускаются. Кто за?

– Хотите устроить голосование? – удивился Февраль. – Мне даже не верится. Это что, взаправду? – Он вытер лоб салфеткой, которую вытащил из рукава.

Поднялось семь рук. Четверо воздержались: Февраль, Сентябрь, Январь и Июль.

(– Ничего личного, – сказала Июль, как бы извиняясь. – Процедура в чистом виде, не стоит создавать прецедентов.)

– Стало быть, решено, – сказал Октябрь. – Кто-нибудь хочет что-то сказать, пока я не начал?

– Э… Да. Иногда, – сказала Июнь, – иногда мне кажется, будто кто-то следит за нами из леса, я смотрю – а там никого нет. Но я все равно думаю, что есть.

– Это потому, что ты чокнутая, – сказала Апрель.

– Да уж, – сказал Сентябрь, обращаясь ко всем. – Вот она, наша Апрель. Очень чувствительная и при том самая жестокая.

– Ну, хватит, – решительно заявил Октябрь. Он потянулся. Зубами разгрыз фундук, вынул ядрышко, а скорлупу бросил в огонь, где она зашипела и лопнула, и Октябрь заговорил.