Иначе не стала бы Маффи Хэдфилд так смело размахивать у нее перед глазами своими коготками. Видимо, ни для кого не секрет, что Ливи не ладила со своей старшей дочерью. С того момента, как Роз по собственному желанию ушла из Уэллесли, будучи еще студенткой младших курсов, и стала жить на мысе Код, ее матери ничего другого не оставалось, как пытаться замазать краской появившиеся трещинки. Ей понадобился толстый слой краски, когда неожиданно и безапелляционно Роз заявила, что не желает быть представленной свету на балу, который вот уже несколько месяцев подряд специально для этого случая готовила Ливи.
Она давно лелеяла мечту вывести в свет старшую дочь именно на Лонг-Айленде, где в бытность свою г-жой Джон Питон Рэндольф провела лучшие годы жизни. Дебют ее дочери должен был стать дебютом года.
Но у Розалинды были иные планы, о которых она не замедлила ей сообщить.
– Я вовсе не желаю сделаться частью этого никчемного общества дураков, – решительно заявила она. – Пора бы тебе уже знать, что эти вещи не из моего репертуара, но ведь ты меня совершенно не знаешь, мама, или я не права? Да ты никогда и не пыталась меня узнать, поскольку девяносто процентов времени уходят у тебя на обслуживание муженька, а оставшиеся десять процентов ты тратишь на себя. Если бы ты посвятила хотя бы десять минут своего времени
Ливи, потратившая несколько месяцев на обдумывание вариантов презентации своей дочери – при этом не упуская, какое впечатление должна произвести она сама, – никогда в жизни не слышала ничего подобного. Никто, ни при каких обстоятельствах (исключая, разумеется Билли, когда тот выходил из себя) не говорил с ней в подобном тоне. Ливи вдруг осенило, что именно поэтому она интуитивно и старалась всячески избегать тет-а-тет со старшей дочерью. Розалинда не боялась открытого противостояния и даже находила в нем наслаждение. Еще ребенком она не раз приходила на выручку своему брату Джонни, когда тому доставалось на орехи от более старших и сильных противников. Именно кулак Розалинды неизменно находил нос обидчика, а нога – его пах. В то время казалось, что она никогда не перебесится, и надеждам Ливи, что ко времени поступления в Уэллесли у Роз наконец начнут проявляться девичьи черты, так и не суждено было сбыться. Более того, Роз пошла еще дальше в своем непослушании – едва поступив в школу, незамедлительно примкнула именно к той общественной группировке, к которой, как надеялась ее мать, она никогда не примкнет: к феминисткам.
Когда Ливи узнала об этом от своей обеспокоенной подруги, дочь которой тоже училась в Уэллесли, она только весело рассмеялась:
– Розалинда всегда была на стороне угнетенных. Ты даже представить себе не можешь, скольких брошенных щенков она притаскивала домой, скольких полузадушенных котят, белок со сломанными лапками или птиц с перебитыми крыльями. У моей дочери инстинктивная тяга к жертвам несправедливости. Что, – с умным видом пожимая плечами, добавила она, – вполне понятно в неполные восемнадцать лет.
– Лично я в неполные восемнадцать лет тянулась к Грегори Пеку[13]
, – не без ехидства отпарировала ее подруга. – Мне кажется, Ливи, тебе необходимо более серьезно отнестись к Розалинде.