Лучший из лучших

Манонда командовал отборным отрядом Инсукамини. В его волосах появилась седина, но в сердце по-прежнему горел огонь. Все знали, что Манонда храбр до безумия, быстро вспыхивает от малейшего оскорбления и еще быстрее воздает обидчику по заслугам.

– Белые дикари беспрепятственно шагают по нашим землям, а мы плетемся за ними, точно застенчивые жеманницы, оберегающие свою девственность. Мои воины устали от ожидания, Ганданг, и я вместе с ними.

– Манонда, брат мой, иногда нужно быть застенчивым, а иногда – храбрым.

– Храбрым нужно быть тогда, когда враг нагло стоит прямо перед тобой. Их всего шестьсот – ты ведь сам пересчитывал, Ганданг, – а нас шесть тысяч! – Манонда насмешливо улыбнулся, обводя взглядом кружок слушателей: каждый носил на голове обруч индуны, на руках и ногах – кисточки коровьих хвостов, знак доблести. – Позор тем, кто колеблется! – презрительно заявил Манонда, Храбрец. – Позор тебе, Базо! Позор тебе, Нтабене! Позор тебе, Гамбо!

Услышав свое имя, каждый индуна злобно шипел, отвергая обвинение.

Вдруг до кружка сидевших на корточках вождей донесся какой-то посторонний шум – индуны оторопело замолчали, услышав заунывный плач. Он постепенно приближался, послышались другие голоса.

Вскочив на ноги, Ганданг требовательно спросил:

– Кто идет?

Из темноты десяток часовых наполовину вытащили, наполовину вынесли старуху, одетую в юбку из шкуры гиены и увешанную мерзкими принадлежностями колдовского ремесла. Глаза ведьмы закатились, только белки поблескивали в свете костра, на вялых губах пузырилась слюна. Из горла вырывался погребальный плач.

– В чем дело, старуха? – спросил Ганданг. Суеверный ужас исказил его лицо, глаза потемнели. – Какие вести ты принесла?

– Белые люди осквернили святые места! Уничтожили избранную духами! Убили жрецов народа! Они вошли в пещеру Умлимо в священных холмах – ее кровь залила древние камни! Горе нам! Горе тем, кто не отомстит! Убейте белых! Убейте их всех до единого!

Ведьма вырвалась из рук воинов и с диким воплем прыгнула в высокое пламя костра. Ее юбка загорелась, растрепанная копна волос вспыхнула факелом. Все в ужасе отшатнулись.

– Убейте белых! – визжала ведьма, охваченная пламенем. Кожа ее лопалась и обугливалась в жаре костра. Она упала – искры вихрем взметнулись до нависающих веток, потом осталось лишь потрескивание и гудение огня.

Все ошеломленно молчали. Базо почувствовал, как ярость захлестывает его, поднимаясь из глубины души. Не сводя глаз с почерневших, изуродованных останков в костре, он понял, что тоже должен принести жертву, чтобы смягчить скорбь и утолить ярость.

В желтых языках пламени он увидел милое лицо Танасе, и что-то оборвалось в груди.

– Й-и-е! – завопил Базо, выпуская наружу гнев. – Й-и-е!

Подняв ассегай, он указал наконечником на реку, где за темными громадами холмов стоял лагерь белых – на расстоянии меньше мили.

– Й-и-е!

Под ночным ветерком слезы на щеках казались ледяными, словно талая вода в Драконовых горах.

– Й-и-е! – подхватил воинственный клич Манонда, ударив копьем в направлении вражеского лагеря.

На всех снизошло божественное безумие, лишь Ганданг сохранил ясность мысли и понимал возможные последствия.

– Стойте! – закричал он. – Подождите, дети мои и братья!

Поздно: они уже скрылись в темноте, поднимая на битву спящих воинов.

Зуге Баллантайну не спалось, хотя к ночевкам на жесткой голой земле ему не привыкать, а мышцы спины и бедер ныли, требуя отдыха после многих часов в седле. Он лежал, прислушиваясь к храпу и сонному бормотанию вокруг, одолеваемый неясными предчувствиями и мрачными мыслями, отгонявшими сон.

Живо припомнилась маленькая трагедия в пещере Умлимо. Зуга часто думал об этом: интересно, как скоро новость достигнет ушей короля и его индун? Могут пройти недели, прежде чем выживший свидетель принесет вести из Матопо: по действиям вождей матабеле будет легко понять, что они узнали о резне.

В противоположном конце лагеря в ночное небо с шипением взмыла сигнальная ракета и рассыпалась красными звездочками высоко в воздухе: часовые стреляли каждый час, чтобы указать дорогу заплутавшему дозорному отряду.

Сунув руку под седло, служившее подушкой, Зуга вытащил золотые часы с цепочкой и в отблесках ракетной вспышки проверил время: три часа утра. Скинув одеяло, он нащупал сапоги. Предчувствие опасности усилилось.

Зуга застегнул на поясе патронташ, проверил висевший на ремне револьвер «уэбли». Переступая через завернутые в одеяла фигуры, майор подошел к коновязи. Гнедой мерин узнал хозяина и всхрапнул, разбудив Яна Черута.

– Все в порядке, спи себе, – тихо сказал Зуга.

Однако готтентот зевнул, закутался в одеяло, будто в шаль, и поковылял к костру: разворошил уголья, поставил на них синий эмалированный кофейник. В ожидании, пока закипит вода, хозяин и слуга сидели плечом к плечу, негромко разговаривая, точно старые друзья – какими они и были на самом деле.

– До Булавайо всего-то миль шестьдесят, – пробормотал Ян Черут. – Нам понадобилось больше тридцати лет, но теперь мне кажется, что я и впрямь возвращаюсь домой.