Лучший приключенческий детектив

— Не Эд, а Артур! — поправил я Вальдшнепова, предвидя, что тот сейчас удивленно вскинет брови. И точно, они моментально поползли вверх. — Да-да, маэстро Блынский знает меня под именем Артур… Зачем, скажите на милость, мне светиться как Эду Хомайко? Я, кстати, боюсь, чтобы ему в глаза не бросилось мое внешнее сходство с Модестом Павловичем.

— Ну, это вы преувеличиваете. Отыскать это сходство можно, лишь зная, что вы в кровном родстве. Но, может, я не прав, — развел руками Вальдшнепов, — ведь живого Радецкого я не видел. Что ж, Эд, вы правильно делаете, выступая под чужим именем. Не исключено, что владелец «Сальвадора» постарается навести о вас справки.

— Знаете, какая деталь меня смущает? Блынский, который, если не ошибаюсь, считает меня лохом, тоже, впрочем, опасается, чтобы я их не «развел». Он требует в залог то ли дорогостоящую икону, то ли несколько тысяч долларов. Если честно, иконами мне рисковать не хочется — мало ли как сложится ситуация, а крупной суммой денег я не располагаю.

— Не волнуйтесь, Эд, это мы возьмем на себя, — заверил следователь и посмотрел на настенные часы. Они уже показывали половину пятого.

* * *

Печеночные биточки, которыми я по милости Алины позавтракал, оказались слишком уж нежными — я проголодался так, словно с утра у меня во рту маковой росинки не было. В воображении живо возникла запеченная курица, которую я решил приберечь для нашего совместного ужина. Впрочем, до встречи с Уласевичем остается где-то час-полтора, и потому я решил отыскать небольшой ресторан, где кормят вкусно и недорого. Таковой нашелся неподалеку от Золотых Ворот — я заказал стейк, двойную порцию картофеля-фри и охлажденный «спрайт». Хорошо б пива или красного вина, но я за рулем. Похоже, моя «Ауди», как умелый лекарь, избавит меня от некоторых вредных привычек. Правда, расставаться с выпивкой мне не очень-то хотелось. Выход, однако, есть — почему б Алине не записаться на водительские курсы? Бедняжка! У нее сегодня крайне ответственный день — не ударить в грязь перед швейцарцами, которые, видимо, и не подозревают, какое судьбоносное значение имеет их визит для молодой украинской фармацевтической фирмы.

На Шулявке я попал в весьма приличную, минут на сорок, пробку. Воистину, житием-бытием нашим управляет некий закон по типу сообщающихся сосудов: там прибавляется, здесь убавляется. «Заруби на носу, Эд, — вслух произнес я, — собственные колеса в мегаполисе обязывают их владельца иметь не менее часа резервного времени».

Виноват я был (поздний обед в ресторане) или нет (непредвиденная автомобильная пробка), а только к Уласевичу заявился не ближе к вечеру, а вечером, когда уже хорошо стемнело. Впрочем, корить меня старик не стал — он сам только что переступил порог мастерской.

— Я, Эд, сегодня как белка в колесе, — пожаловался весело Георгий Викторович. — Встретился с одним искусствоведом, который закончил монографию, посвященную, представь на минуточку, моему скромному творчеству. Утрясли с ним кое-какие детали. Потом наведался в наш Союз. Дальше — Дом художника, в мае там откроется выставка киевских художников. Наконец, имел аудиенцию у настоятеля монастыря. Не ожидал, что отец Илларион окажется сегодня таким словоохотливым — обычно он весьма сдержан. Однако владыку можно понять. Он просит отреставрировать для обители три иконы восемнадцатого века, кои до революции составляли ее славу, одна даже была объявлена чудотворной, а при Совдепии куда-то исчезли. Думали, что пропали безвозвратно, ан нет, ныне чудесным образом объявились. Одну нашли аж в Чехии, две других — в черниговских, так сказать, лесах. Какой-то там городок, какое-то село. В общем, я дал игумену добро. Мне всегда нравилось возвращать первозданный вид старинным иконам. Ну, а потом Илларион пригласил в трапезную.

— Отведать карпов из монастырских прудов?

— Ты угадал, Эд, — захохотал Уласевич. — Только они, по-моему, с рынка.

Я выждал, когда Георгий Викторович перейдет к тому, главному, ради чего потревожил меня вчерашним телефонным звонком. Он, наверное, понял мое состояние — подошел к настежь открытому окну, вдохнул полной грудью уже начинающий свежеть апрельский воздух — как человек, готовящийся нырнуть на морское дно, потом приблизился ко мне почти вплотную и продолжительно, печально заглянул в мои глаза:

— Видишь ли, Эд, я узнал нечто такое, что вполне может быть связано и с Модестом. Есть такой художник — Игорь Иванович Лучин, ты его, наверное, не знаешь. Он влип в такую историю, что у меня и сейчас аж мороз по коже…

Уласевич направился к входной двери и открыл ее, словно опасаясь, что нас кто-то может подслушивать. Потом закрыл ее, вздохнул тяжко и продолжил:

— Речь идет о шантаже. Лучин ведь очень известная среди коллекционеров личность, ему от отца, кстати, очень хорошего художника, перешло по наследству уникальное собрание старых голландских мастеров.

— Как же он умудрился так влипнуть? Шпионаж в пользу иностранной державы? — весьма, кажется, не к месту пошутил я, но Георгий Викторович пропустил мою шутку мимо ушей.