Луна над Славутичем

Поднявшись на берег, я отдал добычу своей супруге и, по привычке осмотревшись, неожиданно для себя в начале улицы увидел Прокла — старшего сына Ферапонта. Широкоплечий кузнец шел по улице довольно торопливо, хотя и старался сохранить солидный вид. Не дойдя до меня сотни метров, Прокл остановился и стал что-то кричать, повернувшись сначала к одной стороне улицы, потом к другой. Слов мне было не разобрать, так как он был довольно далеко, да и ветер шумел в ушах, заглушая другие звуки. Однако уже через минуту Прокл подошел ближе и я смог разобрать, что он кричит:

— Князь вече собирает, идите к городу!

Из дворов стали появляться те мужики, что работали на дому, однако примерно половина местных жителей трудились либо в других местах Харевы-Киева, либо вообще за пределами поселения, как, например, Герасим, который большую часть года работал лесорубом и углежогом. Меня, разумеется, тоже заинтересовало это редкое событие, поэтому я, направившись в сторону княжьей крепости, пристроился рядом с со своим соседом Маркелом и спросил:

— Как думаешь, из-за чего собираемся?

— Да ясное дело, — уверенно ответил плотник, который по роду своей деятельности имел довольно широкий круг общения, — Из-за роменов этих, Богом проклятых, и князя ихнего дурака.

— Ага, — кивнул я, вспомнив, что не так давно тоже слышал разговоры про это беспокойное племя, но тогда не придал этому значения, — А какие про них последние новости?

— Последние не знаю, — откликнулся Маркел, — А вот третьего дня, когда я у Твердяты ворота ладил… Он ведь вообще скупой аж смешно — каждый год у него эти ворота ломаются и приходится ремонтировать. А все потому, что сами ворота тяжелые, а висят на кожаных петлях. Я ему говорю, ты железные али бронзовые петли поставь, будет крепко держаться. А он даром что каждый год в Корсунь ходит, а на петли жалеет — ну не дурень ли? — спросил он меня.

— Дурень, — согласился я, — Так что там тебе у Твердяты сказали?

— Ответили, что не моего ума дело, работай мол, тебе за это деньги плачены. Оно ведь и правда, платит он хорошо, если работу ладно сделать.

— Ну да, — опять согласился я, — Тебе-то чего за его ворота переживать? Особенно если платят хорошо.

— Так-то оно так, — кивнул Маркел, — Но ведь хочется, что бы по уму всё было, а оно вот как получается!

— Угу, это ты верно подметил, — одобрил я его стремление к гармонии, — Кстати, а что там у Твердяты про роменов говорили?

— Да, — махнул рукой сосед, — Ругались они там, мол князь роменский Марк, цезарь растудыть его, больших лодок понастроил и теперь всех, кто по Славутичу торговать мимо ходит, останавливает и десятину с каждого себе берёт. А кто сопротивляется, вообще всё забирает.

Хм, нормально этот Марк придумал — обороты торговли по Днепру весьма и весьма велики, так можно довольно быстро озолотиться, если только получится голову на плечах удержать — другим-то князьям это однозначно не по нраву будет. Вполне себе хрестоматийный casus belli получается. И время для начала войны вполне подходящее — первое июня по ромейскому календарю.

Другие мужики, тем временем, тоже пришли к выводу, что на вече будет обсуждаться вопрос о роменах и дружно их ругали, вспоминая всевозможные прегрешения представителей этого племени — начиная от того, что те другим богам поклоняются, да в других славянах родичей не признают и кончая тем, что они травяные отвары готовят неправильно.

Когда мы подошли к частоколу княжьей крепости, там уже кучковались мужики из других частей поселения, которые стали недобро поглядывать в мою сторону — мол, слишком молод юноша, чтобы участвовать в разговорах серьёзных людей. Поэтому, чтобы не создавать конфликтов, я отошел в сторону, где собрались любопытные подростки, желающие поглазеть на важное событие.

— Ты чьих будешь? — практически сразу подошел ко мне паренек практически моего возраста, но ростом пониже и в плечах пожиже.

Как-то так получилось, что за то время, что я здесь жил, мне довольно мало приходилось пересекаться со своими сверстниками за пределами христианской общины, так как по своим делам я, как правило, общался со взрослыми.

— Я ничей, сам по себе.

— Что, родители померли? — с сочувствием поинтересовался он.

— Нет, это я умер!

— Как так?! — тот ошарашено вытаращил глаза.

— Да так, — хмыкнул я, — Изгой!