Луна за облаком

Ему с самого начала разговора с ней очень хотелось, чтобы она знала поменьше всяких подробностей той «связи», чтобы были одни догадки и предположения и ничего конкретного, чтобы она по­скорее оставила его одного. А когда она ушла, он опять подумал о том, что ничего в ней не запомнил и что если бы ему понадобилось сию же минуту выбежать за ней на улицу, то он не отыскал и не опознал бы ее в толпе. «A-а, что это со мной?—подумал Трубин.— Зачем мне запоминать ее внешность, зачем знать ее имя? Какая в том может быть цель? Надо рвать со всем этим, рвать!.. Рвать с же­ной! Из головы — прочь, из сердца — вон! Вот так. Только так».

Он сразу поверил этой женщине. Были причины — поверить. Да, да. Его жену словно подменили, ее стало не узнать. И то, что ее нельзя узнать, и то, что он тут услышал о ней,— все это не оставля­ло никаких сомнений.

Знобящая тяжесть окутывала тело. В мыслях все путалось и мешалось: «Как могло это случиться? Как? А могло бы быть иначе. И тогда не пришла бы эта женщина».

Да, кое в чем он виноват сам. Он сам кое-когда влиял на собы­тия так, что они невольно привели к разрыву. Он держался с женой слишком жестко, холодно, опираясь лишь на логику, которая каза­лась ему надежнее, чем чувства и эмоции.

Но разве он один виноват?

Ведь и Софья давно подводила себя и его к черте, за которой им уже невозможно оставаться вместе. Да, они не сразу подошли к той черте... Они пытались как-то все уладить. Долго и упорно пытались.

И вот Софья решила вернуть себе то, что было утрачено ею с ним, с Григорием, и не только вернуть утраченное, а и приобрести все то, без чего жизнь не назовешь жизнью.

Чимита приехала на вокзал взять вещи в камере хранения. Она шла по тротуару к стоянке такси. Навстречу ей бежала запыхавшая­ся женщина. Спросила у нее, прошел ли «пекинский» на запад.

— На запад?—удивилась Чимита. Она сама вчера приехала этим «пекинским».— Может, вам на восток? На запад проходил вче­ра, а следующий пройдет только завтра. ·

— Как вчера?— оторопела женщина.— Вы, гражданка, что-то путаете. Извините...

Пока Чимита ждала такси, та женщина вернулась.

— Вы опоздали на поезд?— спросила ее Чимита.

Женщине было жарко, она распахнула полы коверкотового пальто и размахивала ими, как веером. ·

— Пустое... Никуда я не опоздала,— ответила она со вздохом.

Низкое, с рваными тучами, небо клонилось над вокзальной пло­щадью. Из водосточной трубы с бульканьем, со скачущими гребеш­ками пены выбегал мутный поток. Прижатые, приглаженные, вымо­ченные насквозь, лежали молчаливые пески.

Какой-то звук — тонкий, со вздохами — выбивался из шума дождевой воды. Небо колыхалось от неспокойных облаков и воздух, казалось, двигался, будто вся эта разноголосица вокзальных шумов влекла его куда-то.

Чимита обернулась. У женщины тряслись плечи, бледные дряб­лые щеки в прозрачных каплях.

— Что с вами? Вам плохо?

— Ах, что там! Чего уж плохо?

И снова звуки дождя отодвинули все от них. Всюду капало, пле­скалось, журчало. Ничего другого нельзя было услышать. И под это капанье и плесканье все словно бы приглаживалось, прижималось к земле, становилось чище и обнаженнее, но уже без прежнего цвета и запаха.

Женщина вдруг заговорила тихо, задумчиво и отрешенно:

— Все вокруг для него — эти созвездия распустившихся коло­кольчиков и фиалок, лилий и яблоневых лепестков... Больше он ни­чего не видит. — Она прошептала, подавленно всматриваясь:— У не­го глаза пчелы! Да, да. Для него элементарная маргаритка излучает ультрафиолетовый свет. Этакие, знаете, кольца багряных крапинок. Никто того не видит.

Чимита тактично промолчала.

— А вы верно подметили, что со мной плохо,— продолжала женщина. — Он меня обманул с поездом. Это я про мужа... Распус­тившиеся колокольчики, маргаритки с ультрафиолетовым излуче­нием... Извините меня. Он двоих детей променял на одну... марга­ритку... Или на фиалку, или...— Она заплакала, всхлипывая и смор­каясь. — Я уж с ним и по-хорошему, и всяко. Не могу найти адреса. Был бы адрес... Теперь встречай хоть каждый «пекинский»

Чимита смотрела вдоль шоссе, ожидая, когда из-за поворота по­кажется такси.

Приглаженные, прилизанные пески не издавали ни звука и, как думалось Чимите. они уже никогда не выйдут из этого молча­ния. Дождь заколдовал их тут навечно. Она вспомнила, как пески пели в ночь ее приезда, но думать про это мешал голос женщины:

— А можно бы по-товарищески разобраться... Надо бы по-това­рищески... Право, лучше бы по-товарищески обсудить и решить...

Ей стало жалко эту женщину, у которой беда и, видать, боль­шая беда, если она стоит тут под шумами дождя и жалуется и про­сит кого-то о чем-то.

Чимита подошла к ней и предложила отойти под карниз крыши, где не сеяла дождевая морось. Женщина покорно согласилась, и там, согреваясь под защитой камня и железа, они обе мало-помалу разго­ворились.