Луна за облаком

— Может, сговоримся как-нибудь?—с надеждой спросил Па­вел. — Мы и задержались-то почему... Ездили на Селенгу, образец вот достали. — И он сноза кивнул на кузов.

— А чего же вы с нашими не договорились? Пошли бы к масте­РУ-

— Это к Карымову? Ну, к нему много не находишь,— усмехнул­ся Павел. — Мы ему с Валеркой объясняем, что ошибка вышла, гра­вий есть под боком. А он щурится на нас эдак с ухмылочкой: «Под боком-то ручная погрузка, а на фабрике вам машину выделят. Жи­вете в век механизащга, а цепляетесь за старину». Мы ему свое до­казуем, а он на нас: «Вы что. под статью меня хотите подвести? На ручную погрузку у меня фондов заработных не выделено, а с тем хозяйством я через банк рассчитываюсь". Вот и поговорили... Может, с вами до чего-нибудь докумекаемся?

Трубин прикинул в уме. Никакого резона брать гравий не было. Вспомнил, что шоферов Патрахиных хвалили на производственных совещаниях, а младшего Валерку даже премировали за то, что до­гадался, как возить евпи на автомашине.

— Ума не приложу, как и быть,— развел он руками.— У Кары- мова и в самом деле фондов на ручную погрузку нет. Сам был про­рабом и мастером — знаю. Не положены фонды.

— По идее надо платить — возразил Павел.

— Не выйдет,— Ездохнул Трубин. — Вы думаете, мне самому интересно здесь околачиваться?

— Так что же нам?

— Я бы вам посоветовал. Сегодня, раз уж приехали, по рейсу сделаете,— сказал Трубин. — А завтра берите лопатки и — туда, к Селенге.

— Лопатками гравий кидать?

— А что в том такого? Лучше час, ну от силы два, покидать, чем шесть часов париться за рулем. Там речка. Покупались, позаго­рали, а минут эдак через двадцать путевочку Карымову: «Подпиши­те». Чем плохо?

Постояли, покурили, поговорили о гравии, о трассе. Старший Патрахин сказал Трубину:

— Ну, а как вы? С вас же могут спросить

— А чего с меня спросят? Я обязан вам дать экскаватор. И я его дал. Верно? Ну вот. А вы решили грузить лопатами. Верно? Я тут ни при чем, братцы. Мне лишь бы гравий отвечал требованиям стан­дарта. Сколько рейсов в сутки? Больше грех нельзя. — Трубин под­мигнул Павлу. — А то Карымов догадается, откуда еы гразий берете.

— Утром завтра первый рейс проверочный... с лопатами — ска­зал старший Патрахин. — Если уж что не так — второй отсюда бу­дет. Кто его знает, как оно выйдет.

— По идее должно получиться,— его же любимым выражением ответил Трубин.

Григорий рассказал Даше о Павле Патрахине и его колонне.

— А для вас не будет из-за них неприятности⁷— спросила она.

— Не вижу, что бы могло такое быть.

— Ну, мало ли, что. Вы все-таки отступили от приказа, пошли наперекор мастеру.

— Если завтра они не вернутся, тогда все в порядке. Мне нече­го здесь и сидеть.

— Эти Патрахины скоро будут возить бетон с нашего завода.

Даша вздохнула. Григорий приблизился к ней, отодвинул зана­веску. Услышал ее частое дыхание. За стеклом, неподалеку, одним окном светило какое-то невзрачное строение. Она не отодвинулась от него. Он повернулся к ней, наклонился и почувствовал запах ее раз­горяченного тела. Он не мог бы передать, что это за такой запах, но голова закружилась и ноги отяжелели.

— Даша, я хочу вам сказать...

Тихонько подвывал ветер. Вместо слов слышалось: «И-и-и!» Григорий взглянул на окно: ну да, ветер... За стеклом по-прежнему светило одним окном что-то.

— Я хочу вам сказать...

Дашина рука легла на его руку. Слегка сдавила ему пальцы, от­пустила, снова сдавила. Созсем так же, как он ей когда-то в кварти­ре ее матери. И такое волнение охватило Григория, и такая горячая нежность шла ему навстречу от ее руки, что он сам взял обе ее руки и притянул Дашу к себе.

Мгновение она не сопротивлялась, даже, как почур.стр.овал Гри­горий, теснее прижалась к нему. Мгновение истекло... Даша оттолк­нула его и проговорила глухо:

— Не надо, Григорий Алексеич!

— Что вы, Даша!

— Если бы это было так,— с непонятным Григорию сожалением проговорила она.

Он снова попытался ее обнять.

— Не надо!

Они сидели и курили. Одинокий огонек за стеклом уже не мигал: то ли он погас, то ли его со стула нельзя видеть. А ветер Есе так же подвывал и подпевал, зарядил, видать, до рассвета. Лицо Даши было строгим и задумчивым, пока она вслушивалась в шумы улицы, а когда посмотрела на Григория, у него отлегло от сердца. Та же неж­ность шла теперь к нему из ее глаз.

— А почему нам не стать близкими, Даша?

Брови ее поднялись:

— Эти чужие стены, шаги чьи-то по коридору... Я буду себя презирать. Я думаю, ты не хочешь, чтобы я презирала себя? Во мне все восстает, напрягается каждый нерв.

— Может, не надо... это все начинать?

— Что начинать? Поздно, Гриша, ты спохватился. Вот видишь— расческа. Сегодня у нее сломался лишь один зуб. Видишь? Теперь пойдет, не остановишь, не сбережешь. Иди-ка. Тебе пора. Скоро по­гасят свет.

Подталкивая его в спину маленькой горячей ладонью, Даша твердила: «Иди-ка, иди-ка!» А за стеклом не унимался ветер. У двери она повернула его к себе, поцеловала в губы, и сразу уже он очутил­ся в коридоре.