Луна за облаком

— Что ты, Григорий?! Ты ли это? Гриша!—Ее рука замерла и безвольно упала ему на плечо. Но скоро уже и на плече для ее руки не оказалось места...

Все разом оборвалось и пропало в стылой тьме, ушло, впиталось в камень домов. Принуждая себя, он сказал:

— Нельзя встречаться. Нельзя...

Каменные стены молчали, не желая отвечать. И темнота молча­ла, только все сгущалась и опускалась ниже.

— Что ты скажешь мне?

Вытянув руки, Григорий подвигался туда, где только что стояла Даша. Всюду, куда он ни ступал, перед ним была пустота. Ни дыха­ния Даши, ни ее шагов, ни ее голоса. Холодное одиночество окру­жило его. Как не хватало ему теперь того куска железа, который не­давно гремел над ними обоими!

Он пожалел о своем разговоре с Дашей. Не надо было так... Хо­дил на эти свидания за серый забор... Зачем? Ну, зачем? Была Фло­ра. Под красным абажуром, в красном тумане. Теперь Даша. У серо­го безликого забора, там, где погромыхивало железо.

И вот нет ни Флоры, ни Даши. А еще раньше не стало Софьи. Все они когда-то входили в его жизнь. Входили и уходили .

Даша торопливо шла, не чувствуя ни холода, ни страха перед пустынной улицей. В голове ее ворочалась одна, не дающая ей по­коя, мысль: «Почему со мной ничего не случилось? Почему я не упала, не лишилась чувств? Выслушала Григория... И ничего. Могла бы, кажется, закричать, заплакать, завыть в голос. Могла бы уме­реть от горя, от обиды. А ничего. Иду вот... Стучу каблуками, тороп­люсь домой. Домой, домой! А зачем? Чтобы увидеть Николая Ильи­ча, отвечать ему подробно о своих встречах с Трубиным. помогать расставлять мебель?.. Все, все, как было в квартире матери' О, я бы ему сейчас помогла... Я бы показала, как мы пили вино с Тру­биным, как он жал мою руку, как он посмотрел на меня, как много я перечувствовала тогда — столько, сколько, может быть, не приш­лось и за всю жизнь. ,

Но почему все-таки я живу? Почему теперь, когда я знаю со­вершенно точно, что Григорий меня не любит, что у нас с ним ни­чего нет, почему, несмотря на все это, я продолжаю, как ни в чем не бывало, идти, дышать, рассуждать?»

Она еще не решила, куда пойдет ночевать. «Ах, не все ли равно теперь! Что туда, что сюда... Не все ли равно! Но куда-то надо же пойти. Не ходить же по улицам всю ночь>.

Даша понимала, что ночевать ей у Тамары ни к чему. Все те­перь ни к чему.

Она подумала, что скоро увидит дочь, но странно — не испытала при зтом ни теплоты, ни нежности к своей Катеньке.

«Какая я черствая, боже мой! Боже мой! Неужели я способна разлюбить дочь? А что же теперь Николай Ильич? Что он мне ска­жет? «Иди туда, откуда пришла». Может быть. Все может быть! Боже мой! Ах, как я несчастна, как несчастна! Но что же я все- таки скажу мужу?»

Отныне вся ее жизнь будет пропитана странностями. У ней нет теплоты к Катеньке. У ней нет ненависти к мужу. Все :гго выглядит странным. И то, что она живет, думает, вспоминает — это тоже странно.

Дома она сразу же прошла в детскую. Катенька спала. Даша наклонилась, погладила ее волосы. До нее дошло слабое дыхание до­чери и запах топленого молока.

Она еще не видела Николая Ильича. После того, как он открыл ей, Даша задержалась в дверях, будто что-то случилось с замком, а он ушел, ни о чем не спросив. Но по тому, как быстро он подошел к двери на ее звонок, она поняла, что Николай Ильич еще не ложил­ся спать.

«Это и хорошо, что он не желает со мной разговаривать,— поду­мала она. — Теперь со мной никто не пожелает разговаривать. Ну и пусть. Одна Катенька... не променяет ни на кого свою маму».

Она так и уснула в кресле, у кровати дочери, не раздеваясь. Ей снилось, что она приехала в город своего детства, ходила по улицам, встречалась с теми, кого знала много лет назад.

Нагулявшись по улицам, Даша вдруг подумала, что она здесь уже давно, что прошли все сроки ее отпуска, что ее ждут Николай Ильич и Катенька, что на заводе подумывают об ее увольнении за то, что она без разрешения так долго пробыла в отъезде. Она пошла на вокзал купить билет, но все кассы почему-то закрыты, а уже объявили об отходе ее поезда. Тогда Даша бросилась на пути, но там стояло несколько поездов, и она не знала, какой ей нужен и не у кого было спросить.

Даша побежала рядом с уходящими вагонами, не решаясь вско­чить на ходу. Вагоны исчезли, и кто-то сказал ей из маленького за­стекленного окошечка, что у ней не хватает денег на проезд. Даша испугалась: «Я так долго здесь гостила, что израсходовалась. Как же я уеду отсюда?»

Всю ночь она бегала по вокзалу, по вагонам, по железнодорож­ным путям и никак не могла уехать домой, и тягостное чувство не оставляло ее ни на минуту.

Софья приезжала рано — в пятом часу. Григорий слышал, как встала Фаина Ивановна, зажгла огонь в кухне — смотрела на часы. Она еще вставала несколько раз, боясь проспать. Собиралась она ти­хо, стараясь не скрипеть половицами, не задеть чего-либо в коридоре.