Луна за облаком

Ленчик помрачнел, затуманенными глазами смотрел на Флору. Здесь, на повороте аллеи, солнце с трудом пробивалось сквозь сосно­вые лапы и оттого подтаявший снег лежал, как разбрызганная сме­тана. Он вспомнил что-то свое и невесело улыбнулся:

— Пиво, как сметана! Как сметана!

— Какое пиво? Чего ты?!

— Да тут, в столовке.

— Ты зубы не заговаривай. Ты не темни... Опять попался на чем-то? Так и скажи, раз попался.

Он рассказал ей, что в поездке повстречал старых корешки что был тогда без копейки денег, что они, кореши, выручили его и вот он сорвался...

Опять по пятницам пойдут свиданьица и слезы горькие жены,

— хрипло пропел Ленчик.— Была бы ты мне женой, плакала бы. а так... — Он снова запел хрипло:

Передачи она не приносит.

Говорит. «Это лишний расход».

На таких пы. друзья, не глядите...

— Я так и знала, что ты, проклятый, что-нибудь натворишь!— в отчаяньи проговорила Флора. — Ну, что я с тобой буду делать?

Ленчик смотрел на нее во все глаза, вынул изо рта папиросу и бросил в снег. Что-то довольное сверкнуло в прищуре его серых на­стороженных зрачков.

— Ну, если ты так... — начал он и не мог досказать, задыхаясь от волнения.— Если ты переживаешь... Я думал, что тебе все равно. Ты что? Плачешь? Из-за меня? Говори, а то ударю! Говори!

Он вдруг обессилел, расстегнул воротник пальто и закрыл глаза.

— Неужели из-за меня?—шептал он. — Неужели? Нет... нет... Ты сейчас молчи, молчи! Ни слова. Ни одного слова. Потом, потом! Я сейчас в милицию побегу, в милицию!»

Чепезубов отбежал от нее несколько шагов, остановился и крик­нул:

— Жди! Ладно?

— Да ты чего хоть наделал-то?— спросила она.

— Часы снял... у жены... Трубина. У его бывшей... Этой самой...

«Часы? Какие часы?—подумала она. — Что он сказал? -Часы снял у жены»... У кого? У чьей жены? Какие часы? Какие?.. Господи боже мой! Постой, постой!— крикнула она, но Ленчика нигде не бы­ло видно. — Какая-то фамилия... Чья же это фамилия? Трубина... Же­на Трубина. А-а-а! Григория? Бывшая жена Григория Трубина!»

Когда она поняла, у кого снял часы Чепезубов, то даже обрадова­лась: все-таки потерпевшие — знакомые и, может быть, удастся как- то договориться, смягчить вину Ленчика.

Она вспомнила знакомство с Григорием Трубиным и. странно, при этом не ощутила ни досады, ни сожаления.

Трубин казался ей далеким и в общем-то не очень уж знакомым человеком. Она бы даже хотела назвать его чужим, сказать, что ни­когда его не встречала и не была с ним знакома. Но так все же не скажешь, на самом-то деле все было иначе. От Трубина веяло на нее колючим, не осознанным страхом, издали надвигающейся тяжестью. Неужели это из-за проклятых часов? А от Чепезубова она не испы­тывала ни тяжести, ни страха. Было как-то... Она испугалась Чепезубова тогда в больнице, когда он схватил ее за руку. Но это было так давно! Теперь Чепезубов для нее самый близкий из ее знакомых, его можно пожалеть, обнадежить, можно отругать и даже накричать на него. Все можно! И от этого Ленчик сейчас ей дорог.

«Надо пойти к Трубиным и попросить их... Все-таки Ленчик ра­ботает в бригаде у Григория и потом... они оба бывали в моем доме».

Она села в трамвай, доехала до «Промплощадки» и направилась на окраинную улицу, где жили Трубины. Но у самого их дома ей вдруг пришло в голову, что ее приход будет понят совсем не так, как это есть на самом деле. Флора замедлила шаги, посмотрела, нег ли где поблизости Григория, и повернула на трамвайную остановку. «Как бы там гаг было, а ему всегда казалось, что я завлекаю его,— думала она. — И если я приду к нему просить за. Чепезубова, он не поверит мне, сочтет за уловку с моей стороны. Нет уж, лучше к Тру­биным не ходить, сказать Кольке Вылкову и тот сам может перего­ворить с Григорием».

Софья всю неделю плохо спала. С вечера она засыпала легко, но часа через два просыпалась и до самого утра была в каком-то кош­маре. Тело болело от непроходящего ощущения жесткости.

Неприятности и огорчения в жизни она восприняла как само со­бой разумеющееся. Они могли меняться, по ее мнению, могли быть иными, но они обязательны и необходимы при всем том, что теперь ее окружало и куда вела ее неласковая к ней судьба. Она устала ис­кать чего-либо в жизни. Ей казалось, что она любила Григория и ни­кого другого не может полюбить. Бывали минуты, когда сомнения одолевали ее возбужденный ум, но она не давала им разрастись. Один раз поддалась этим сомнениям — хватит, достаточно.

Все чаще Софья думала о ребенке и о... смерти.