Лунатики

В этом безопасном, окутанном мирке с не пробуждающими никакого беспокойства размерами разыгрывалась, в заранее определенной последовательности, упорядоченная драма. Сцена, с начала и до конца, оставалась неподвижной: не было никаких изменений видов животных и растений, не было никаких перемен в природе и ментальности человека, равно как и в общественном порядке, в котором этому человеку довелось жить. В натуральной и духовной иерархии не было ни развития, ни отступлений. Доступное знание было таким же ограниченным, как и Вселенная. Все, что можно было знать о Творце и творении, было открыто в Священном Писании и трудах древних мудрецов. Не существовало резкого разграничения между естественным и неестественным: материю населяли духовные существа, а природный закон был пропитан божественной целью. Не существовало ни единого события, лишенного целевой причины. Трансцендентная справедливость и моральные ценности были нераздельными с природным порядком вещей; никакое событие или факт не были этически нейтральными, никакое растение или металл, никакое насекомое или ангел – не были изъяты из-под моральной оценки; никакое явление не размещалось за пределами иерархии ценностей. Всякое страдание обладало своей компенсацией, каждая катастрофа обладала собственным значением. Фабула драмы обладала простой конструкцией, четким началом и концом.

Именно так, беря более или менее грубо, можно было представить взгляд на мир наших предков, живущих десятка полтора поколений тому назад. Потом, в течение периода около пяти поколений от Николая Коперника до Исаака Ньютона, homo sapiens

пережили наиболее принципиальную перемену в своей истории:

До великолепия романтичная вселенная Данте и Мильтона, которая не определяла границ для воображения человека, путешествующего по пространству и времени, была ликвидирована. Пространство отождествили с областью геометрии, время – с непрерывностью чисел. Мир, о котором до сих пор люди судили, будто бы он является тем, в котором они живут – мир, богатый красками и звуками, насыщенный ароматами, наполненный радостью, любовью и теплом, каждой своей частицей говорящий о целенаправленной гармонии и творческих идеалах – был теперь замкнут в тесных закоулках мозгов органических существ, рассеянных по всей земле. Единственно важный внешний мир был теперь миром жестким, бесцветным, молчащим и мертвым, миром количеств, миром математически высчитываемых движений, отмеченных механической повторяемостью. Мир качеств, непосредственно отмечаемых человеком, стал всего лишь любопытным фактиком, несущественным побочным эффектом воздействия той бесконечно громадной машины (Burtt, цитируемая работа, сноска на стр. 236).

L'uomo universalis Возрождения, который был художником и ремесленником, философом и изобретателем, гуманистом и ученым, астрономом и монахом в одном лице, разделился теперь на составные элементы. Искусство утратило мифическое, а наука – мистическое вдохновение. Человек вновь сделался глух к гармонии природы. Философия природы сделалась этически нейтральной, а слово "слепой" обрело ранг прилагательного, которое чаще всего применялось для определения действия законов природы. Пространственно-духовную иерархию заменила пространственно-временная непрерывность.