— Ужас — сказать ей правду
— «Привет, я Лео, если что, меня интересует только секс» — так, что ли?
— И это все, что его интересует?
— Я так не говорил. Я разыграл ситуацию. По-моему, Джезз ему нравится.
Достаю мобильник.
— Оставь их в покое. Лео куда лучше, чем о нем думают.
— Что-то непохоже, — говорю я, набирая номер.
— Люси! — слышится в трубке. — Здесь потрясно! — Надо думать, Джезз поднимает телефон над головой, чтоб я сама убедилась, потому что трубка разрывается от музыки. — Наконец-то я живу! А как у вас с Эдом?
— Нормально. Джезз, послушай, будь осмотрительней. С Лео.
— Почему? Ты что-то знаешь?
— Нет. Просто я уехала, а мы собирались быть вместе.
— За меня не волнуйся. Веселись! — Кажется, она посылает в трубку воздушный поцелуй и дает отбой.
Эд выразительно двигает бровями.
— Опять ты злишься, — вздыхаю я.
— Ну, нос я тебе не затыкаю.
— Тебе не понять, каково будет Джезз. А я знаю. Когда наше... что бы там у нас ни было... закончилось кровью и перебитыми костями, мне было страшно обидно.
Его брови чрезвычайно красноречивы.
— Ладно, кровь шла у тебя. Наверное, тебе тоже было немного обидно.
— Да ну?
Поезд прибыл на станцию, мы стоим у дверей, но они не открываются. «Небольшие технические неполадки», — объявляет машинист. Обещает скоро все исправить. Я представляю, как он жмет на все кнопки в своей кабине, но те, что должны нас выпустить, не срабатывают. Мы с Эдом не отрываясь смотрим на двери. «Жми на другие кнопки», — думаю я. Чем дальше, тем нелепее.
Сквозь стекло виднеется кусочек неба, нарисованный Тенью. — Вот ведь ирония, — замечаю я, не ожидая, впрочем, что Эд поймет.
— В чем? Что мы заперты в вагоне, а напротив, за стеклом, — нарисованное небо? Или в том, что мы там же, откуда начали?
— Ну, наверное, и в том и в другом.
— Из того, что я не знаю, кто такой Аттикус Финч, еще не следует, что я тупой.
— Я никогда этого не говорила.
— Я знаю, что такое ирония.
— Ну и ладно.
— Зачем было идти со мной в кино, если я ни капли тебе не нравился?
— Я нечаянно.
— Нечаянно пошла в кино?
— Да нет же. В кино я пошла сознательно. Нечаянно — про другое.
— Ты даже такси для меня не вызвала. Знаешь, как больно, когда перебит нос?
— Ты до сих пор на меня злишься.
— Да, до сих пор злюсь. Ты даже не поинтересовалась потом, что со мной. После таких «нечаянно» принято звонить и извиняться.
— С этим не поспоришь, — согласно киваю я. Почему я не догадалась позвонить? Почему не посадила его в такси? Могла бы вызвать папу. — Мне даже в голову не пришло позвонить.
Его брови так яростно взмывают вверх, что я пячусь.
— Зато меня стошнило, — говорю я в свое оправдание. — Значит, угрызения совести у меня были.
Его брови резко опускаются.
— Тебя стошнило?
— Дома. Полную раковину. Одежду пришлось выбросить.
Воцаряется молчание, понятное, наверно, лишь тем, кто выходил в открытый космос. Потом Эд произносит:
— Досадно. Твоя футболка мне очень нравилась.
— Ты помнишь мою футболку?
— До анестезии я помню все.
— Извини, — говорю я. — Прости, что я сломала тебе нос. Прости, что не вызвала тебе такси.
— А за то, что не позвонила меня проведать, будешь прощения просить?
— И за это тоже прости.
Скрестив на груди руки, он прислоняется к стенке вагона.
— Прости, что я лапал тебе задницу.
Я не могу удержаться:
— Почему, мистер? С ней что-то не так?
Брови взлетают. Двери открываются.
— Порядок, — сообщает машинист.
— Если Джезз хоть вполовину такая, как ты, то волноваться надо за Лео. — С этими словами Эд пропускает меня вперед. И надо сказать, мне это по душе.
Танцпол
11:45
— Меня стошнило, — говорит Люси, и я ликую, иначе и не скажешь. Это словечко Берта. Он нарисовал серию «Эд ликует», когда увидел меня после первого свидания с Бет. Мальчишка на щелкающих страницах подпрыгивал, тараня воздух задранной пяткой.
«Когда я стал встречаться с Валери, чувствовал себя так же», — объяснил Берт.
Я чувствую, что хочу подпрыгнуть и пробить воздух ногой прямо сейчас: выходит, я нравился Люси, раз ее стошнило.
— Прости, что я лапал тебе задницу, — говорю я.
— Почему, мистер? С ней что-то не так? — Она залихватски улыбается, а я вижу только веснушку на ее шее и хочу лишь одного — дотронуться. Впрочем, у меня хватает ума не делать этого: только кретины думают, что старые действия приведут к новым результатам.