Лунный камень

– Я был с вами не совсем откровенен, мистер Дженнингс, – начал я. – Интерес к утраченному воспоминанию мистера Канди у меня не связан с розысками Лунного камня. Важный личный вопрос побудил меня приехать в

Йоркшир. Чтобы оправдать недостаток откровенности с вами в этом деле, могу сказать только одно. Мне тяжело

(тяжелее, чем я могу это выразить) объяснять кому бы то ни было настоящее свое положение.

Эзра Дженнингс взглянул на меня со смущением, в первый раз с тех пор, как мы заговорили.

– Я не имею ни права, ни желания, мистер Блэк, – возразил он, – вмешиваться в ваши частные дела. Позвольте мне извиниться, со своей стороны, в том, что я, вовсе не подозревая этого, подверг вас неприятному испытанию.

– Вы имеете полное право ставить условия, на которых находите возможным сообщить мне то, что услышали у одра болезни мистера Канди. Я понимаю и ценю благородство, которое руководит вами. Как могу я ожидать от вас доверия, если сам буду отказывать вам в нем? Вы должны знать и узнаете, почему мне так важно установить, что именно хотел мне сообщить мистер Канди. Если окажется, что я ошибся в своих ожиданиях, и вы не вправе будете мне сообщить это, узнав настоящую причину моих розысков, я положусь на вашу честь, что вы сохраните мою тайну. И что-то говорит мне, что доверие мое не будет обмануто.

– Остановитесь, мистер Блэк! Мне еще надо сказать вам два слова, прежде чем я позволю вам продолжать.

Я взглянул на него с изумлением. Жестокое душевное страдание, по-видимому, внезапно им овладело и потрясло его до глубины души. Его цыганский цвет лица сменился смертельною сероватою бледностью, глаза его вдруг засверкали диким блеском, голос понизился и зазвучал суровою решимостью, которую я услышал у него впервые.

Скрытые силы этого человека (трудно было сказать в ту минуту, к чему они направлены – к добру или ко злу) обнаружились передо мною внезапно, как блеск молнии.

– Прежде чем вы мне окажете какое-либо доверие, –

продолжал он, – вам следует знать, и вы узнаете, при каких обстоятельствах я был принят в дом мистера Канди. Много времени это не займет. Я не намерен, сэр, рассказывать «историю своей жизни» (как это говорится) кому бы то ни было. Она умрет со мною. Я только прошу позволения сообщить вам то, что сообщил мистеру Канди. Если, выслушав меня, вы не измените своего решения насчет того, что хотели мне сказать, то я весь в вашем распоряжении. Не пройти ли нам дальше?

Сдерживаемая скорбь на его лице заставила меня замолчать. Я жестом ответил на его вопрос, и мы пошли дальше.

Пройдя несколько сот ярдов, Эзра Дженнингс остановился у отверстия в стене из серого камня, которая в этом месте отделяла болото от дороги.

– Не расположены ли вы немного отдохнуть, мистер

Блэк? – спросил он. – Я уже не тот, что был прежде, а есть вещи, которые потрясают меня глубоко.

Я, разумеется, согласился. Он прошел вперед к торфяному столбику на лужайке, поросшей вереском. Со стороны дороги лужайку обрамляли кусты и тщедушные деревья, с другой же стороны отсюда открывался величественный вид на все обширное пустынное пространство бурых пустошей. За последние полчаса небо заволоклось.

Свет стал сумрачным, горизонт закутался туманом.

Краски потухли, и чудесная природа встретила нас кротко, тихо, без малейшей улыбки.

Мы сели молча. Эзра Дженнингс, положив возле себя шляпу, провел рукою по лбу с очевидным утомлением, провел и по необычайным волосам своим, черным и седым вперемежку. Он отбросил от себя свой маленький букет из полевых цветов таким движением, будто воспоминание, с ними связанное, сейчас причиняло ему страдание.

– Мистер Блэк, – сказал он внезапно, – вы в дурном обществе. Гнет ужасного обвинения лежал на мне много лет. Я сразу признаюсь вам в худшем. Перед вами человек, жизнь которого сломана, доброе имя погибло без возврата.

Я хотел было его перебить, но он остановил меня.

– Нет, нет! – вскричал он. – Простите, не теперь еще. Не выражайте мне сочувствия, в котором впоследствии можете раскаяться, как в вещи для себя унизительной. Я

упомянул о том обвинении, которое много лет тяготеет надо мной. Некоторые обстоятельства, связанные с ним, говорят против меня. Я не могу заставить себя признаться, в чем это обвинение заключается. И я не в состоянии, совершенно не в состоянии доказать мою невиновность. Я

только могу утверждать, что я невиновен. Клянусь в том как христианин. Напрасно было бы клясться моей честью.

Он опять остановился. Я взглянул на него, но он не поднимал глаз. Все существо его казалось поглощено мучительным воспоминанием и усилием говорить.

– Многое мог бы я сказать, – продолжал он, – о безбожном обращении со мною моих близких и беспощадной вражде, жертвою которой я пал. Но зло сделано и непоправимо. Я не хочу ни утомлять, ни расстраивать вас. В