Лунный камень

– Я не прошу у вас извинения, мистер Блэк, что принимаю вас в этой комнате, – сказал он. – Она единственная во всем доме, где в это время дня мы можем быть уверены, что нас не потревожат. Вот лежат мои бумаги, приготовленные для вас; а тут две книги, к которым мы будем иметь случай обратиться, прежде чем кончим наш разговор.

Придвиньтесь к столу и давайте посмотрим все это вместе.

Я придвинул к нему свой стул, и он подал мне записки.

Они состояли из двух цельных листов бумаги. На первом были написаны слова с большими промежутками. Второй был весь исписан сверху донизу черными и красными чернилами. В том тревожном состоянии любопытства, в каком я в эту минуту находился, я с отчаянием отложил в сторону второй лист.

– Сжальтесь надо мною! – вскричал я. – Скажите, чего мне ждать, прежде чем я примусь за чтение?

– Охотно, мистер Блэк! Позволите ли вы мне задать вам два-три вопроса?

– Спрашивайте, о чем хотите.

Он взглянул на меня с грустною улыбкою на лице и с теплым участием в своих кротких карих глазах.

– Вы мне уже говорили, – начал он, – что, насколько это вам известно, никогда не брали в рот опиума.

– Насколько это мне известно? – спросил я.

– Вы тотчас поймете, почему я сделал эту оговорку.

Пойдем дальше. Вы не помните, чтобы когда-либо принимали опиум. Как раз в это время в прошлом году вы страдали нервным расстройством и дурно спали по ночам.

В ночь после дня рождения мисс Вериндер, однако, вы, против обыкновения, спали крепко. Прав ли я до сих пор?

– Совершенно правы.

– Можете ли вы указать мне причину вашего нервного расстройства и бессонницы?

– Решительно не могу. Старик Беттередж подозревал причину, насколько я помню. Но едва ли об этом стоит упоминать.

– Извините меня. Нет вещи, о которой не стоило бы упоминать в деле, подобном этому. Беттередж, говорите вы, приписывал чему-то вашу бессонницу. Чему именно?

– Тому, что я бросил курить.

– А вы имели эту привычку?

– Имел.

– И вы бросили ее вдруг?

– Да, вдруг.

– Беттередж был совершенно прав, мистер Блэк. Когда курение входит в привычку, человек должен быть необыкновенно сильного сложения, чтобы не почувствовать некоторого расстройства нервной системы, внезапно бросая курить. По-моему, ваша бессонница этим и объясняется. Мой следующий вопрос относится к мистеру Канди.

Не имели ли вы с ним в день рождения или в другое время чего-нибудь вроде спора по поводу его профессии?

Вопрос этот тотчас пробудил во мне смутное воспоминание, связанное со званым обедом в день рождения.

Мой нелепый спор с мистером Канди описан гораздо подробнее, чем он того заслуживает, в десятой главе рассказа

Беттереджа. Подробности этого спора совершенно изгладились из моей памяти, настолько мало думал я о нем впоследствии. Припомнить и сообщить моему собеседнику я смог лишь то, что за обедом напал на медицину вообще до того резко и настойчиво, что вывел из терпения даже мистера Канди. Я вспомнил также, что леди Вериндер вмешалась, чтобы положить конец нашему спору, а мы с маленьким доктором помирились, как говорят дети, и были лучшими друзьями, когда пожимали друг другу руки на прощанье.

– Есть еще одна вещь, которую мне очень было бы важно узнать, – сказал Эзра Дженнингс. – Не имели ли вы повода беспокоиться насчет Лунного камня в это время в прошлом году?

– Имел сильнейший повод к беспокойству. Я знал, что он является предметом заговора, и меня предупредили, чтобы я принял меры к охране мисс Вериндер, которой он принадлежал.

– Безопасность алмаза не была ли предметом разговора между вами и кем-нибудь еще, перед тем как вы отправились в этот вечер спать?

– Леди Вериндер говорила о нем со своей дочерью…

– В вашем присутствии?

– В моем присутствии.

Эзра Дженнингс взял со стола свои записки и подал их мне.

– Мистер Блэк, сказал он, – если вы прочитаете сейчас мои записки в свете заданных мною вопросов и ваших ответов, вы сделаете два удивительных открытия относительно самого себя. Вы увидите, во-первых, что вошли в гостиную мисс Вериндер и взяли алмаз в состоянии бессознательном, произведенном опиумом; во-вторых, что опиум дан был вам мистером Канди – без вашего ведома, –

для того, чтобы на опыте опровергнуть мысль, выраженную вами за званым обедом в день рождения мисс Рэчел.

Я сидел с листами в руках, в совершенном остолбенении.

– Простите бедному мистеру Канди, – кротко сказал

Дженнингс. – Он причинил страшный вред, я этого не отрицаю, но сделал он это невинно. Просмотрите мои записки, и вы увидите, что, не помешай ему болезнь, он приехал бы к леди Вериндер на следующее утро и сознался бы в сыгранной с вами шутке. Мисс Вериндер, конечно, услышала бы об этом; она его расспросила бы и, таким образом, истина, скрывавшаяся целый год, была бы открыта в один день.

– Мистер Канди вне пределов моего мщения, – сказал я сердито. – Но шутка, которую он со мною сыграл, тем не менее поступок вероломный. Я могу ее простить, но забыть

– никогда!