Лунный камень

В этот уединенный уголок дошло вдруг до меня письмо из Англии. О моем ничтожном существовании неожиданно вспомнил мистер Фрэнклин Блэк. Богатый родственник (о, как я хотела бы добавить: духовно богатый!) пишет, даже не пытаясь скрыть этого, что я ему нужна. Ему пришла в голову фантазия опять воскресить скандальную историю

Лунного камня, и я должна помочь ему в этом, написав рассказ обо всем, чему была свидетельницей в доме тетки моей Вериндер в Лондоне. Мне предлагают денежное вознаграждение – со свойственным богатым людям отсутствием чуткости. Я должна опять разбередить раны, которые едва затянуло время; я должна пробудить самые мучительные воспоминания и, сделав это, считать себя вознагражденною новым терзанием – в виде чека мистера

Фрэнклина.

Плоть слаба. Мне пришлось долго бороться за то, чтобы христианское смирение победило во мне греховную гордость, а самоотречение заставило согласиться на чек.

Без привычки к дневнику, сомневаюсь, – позвольте мне выразить это в самых грубых словах, – могла ли бы я честно заработать эти деньги; но с моим дневником бедная труженица (прощающая мистеру Блэку его оскорбление) заслуживает обещанную плату. Ничто не ускользнуло от меня в то время, когда я гостила у дорогой тетушки Вериндер. Все записывалось, благодаря давнишней привычке моей, изо дня в день, и все до мельчайшей подробности будет рассказано здесь. Священное уважение к истине

(слава богу!) стоит выше уважения к людям. Мистер Блэк легко может изъять те места, которые покажутся ему недостаточно лестными в отношении одной особы, – он купил мое время; но даже его щедрость не может купить мою совесть!

(Приписка Фрэнклина Блэка: «Мисс Клак может быть

совершенно спокойна. В ее рукописи ничего не прибавлено, не убавлено и не изменено, так же, как и в других рукопи-

сях».)

Дневник сообщает мне, что я случайно проходила мимо дома тетушки Вериндер на Монтегю-сквер в понедельник 3 июля 1848 года.

Увидя, что ставни открыты, а шторы подняты, я почувствовала, что вежливость требует постучаться и спросить о хозяевах. Лицо, отворившее дверь, сообщило мне,

что тетушка и ее дочь (я, право, не могу назвать ее кузиной) приехали из деревни неделю тому назад и намерены остаться в Лондоне на некоторое время. Я тотчас поручила передать, что не желаю их тревожить, а только прошу спросить, не могу ли быть чем-нибудь полезна.

Лицо, отворившее дверь, с дерзким молчанием выслушало мое поручение и оставило меня стоять в передней.

Это дочь одного нечестивого старика по имени Беттередж, которого долго, чересчур долго, терпят в семействе моей тетки. Я села в передней ждать ответа и, всегда имея при себе в сумке несколько религиозных трактатов, выбрала один, как нельзя более подходящий для особы, отворившей дверь. Передняя была грязна, стул жесткий, но блаженное сознание, что я плачу добром за зло, поставило меня выше всех таких ничтожных мелочей. Трактат этот принадлежал к целой серии брошюр, написанных для молодых женщин, на тему о греховности нарядов. Слог был набожный и очень простой, заглавие: «Словечко с вами о лентах к вашему чепчику».

– Миледи крайне обязана и просит вас ко второму завтраку на следующий день в два часа.

Не буду распространяться о тоне, каким она передала мне это поручение, и об ужасной дерзости ее взгляда.

Я поблагодарила юную грешницу и сказала тоном христианского участия:

– Не сделаете ли вы мне одолжение принять эту брошюру?

Она взглянула на заглавие:

– Кем это написано, мисс, мужчиной или женщиной?

Если женщиной, мне, право, не к чему ее читать по данному вопросу; а если мужчиной, то прошу передать ему, что он ничего в этом не понимает. – Она вернула мне брошюру и отворила дверь. Мы должны сеять семена добра, где можем и как можем. Я подождала, пока дверь за мной затворилась, и сунула брошюру в ящик для писем.

Когда я просунула другую брошюру сквозь решетку сквера, я почувствовала, что на душе у меня стало несколько легче, ответственность за души ближних уже не так меня тяготила.

У нас в этот вечер был митинг в «Материнском попечительном комитете о превращении отцовских панталон в детские». Цель этого превосходного благотворительного общества (как известно каждому серьезному человеку) состоит в том, чтобы выкупать отцовские панталоны из заклада и не допускать, чтобы их снова взял неисправимый родитель, а перешивать немедленно для его невинного сына. В то время я была членом этого избранного комитета, и я упоминаю здесь об этом обществе потому, что мой драгоценный и чудный друг, мистер Годфри Эблуайт, разделял наш труд моральной и материальной помощи. Я

ожидала увидеть его в комитете в понедельник вечером, о котором теперь пишу, и намеревалась сообщить ему, когда мы встретимся, о приезде дорогой тетушки Вериндер в