Лунный камень

– Рэчел, милочка, – запротестовала я мягко, – истинное величие и истинное мужество всегда скромны!

– Вы добрый малый, Годфри, – продолжала она, но обращая на меня ни малейшего внимания, – но я уверена, что в вас нет никакого величия; я не верю, чтобы вы обладали каким-либо особым мужеством; и я твердо убеждена, что у вас есть личная причина не говорить о вашем приключении на Нортумберленд-стрит. И я намереваюсь узнать эту причину.

– Причина очень простая, и признаться в ней очень легко, – ответил он с величайшим к ней снисхождением, –

мне надоело говорить об этом.

– Вам надоело? Милый Годфри, я сделаю вам замечание.

– Какое?

– Вы проводите чересчур много времени в женском обществе. Вы усвоили там две прескверные привычки: серьезно разговаривать о пустяках и лгать из одного удовольствия говорить ложь. Вы не можете говорить прямо с вашими обожательницами. Но я намереваюсь заставить вас со мною говорить прямо. Подите сюда и сядьте. Я горю нетерпением забросать вас прямыми вопросами и надеюсь заставить вас дать мне прямые ответы.

Она прямо-таки потащила его через всю комнату к стулу у окна, где свет падал бы на его лицо. Мне тяжела необходимость описывать подобные речи и поступки. Но между чеком мистера Фрэнклина Блэка, с одной стороны, и святой потребностью в правде с другой, – что в силах я сделать? Я взглянула на тетушку. Она сидела неподвижно, по-видимому отнюдь не расположенная вмешиваться.

Никогда раньше не видела я ее в таком оцепенении. Это была, быть может, реакция после беспокойного времени, проведенного в деревне.

Между тем Рэчел села у окна с мистером Годфри. Она принялась за вопросы, которыми грозила ему, так же мало обращая внимания на свою мать и на меня, как если бы нас вовсе не было в комнате.

– Полиция ничего не открыла, Годфри?

– Решительно ничего.

– Это действительно правда, что три человека, расставившие вам ловушку, были те самые, которые потом расставили ловушку мистеру Люкеру?

– Не может быть никакого сомнения в этом, милая

Рэчел.

– И ни малейшего следа этих людей не было найдено?

– Ни малейшего.

– Думают – не правда ли? – что это те самые три индуса, которые приходили к нам в деревне?

– Кое-кто думает так.

– А вы это думаете?

– Дорогая моя, они завязали мне глаза, прежде чем я успел увидеть их лица. Я решительно ничего не знаю об этом. Как могу я высказывать какое-нибудь мнение?

Она, не смущаясь, продолжала свои вопросы.

– Я хочу узнать что-нибудь о мистере Люкере, Годфри.

– Опять мне не везет, Рэчел. Никто не знает о мистере

Люкере менее моего.

– Вы не виделись с ним раньше, до встречи в банке?

– Никогда.

– А позднее вы его видели?

– Да. Нас допрашивали, и вместе, и поодиночке, в полиции.

– У мистера Люкера, кажется, отняли расписку, которую он получил от своего банкира. Что это за расписка?

– На какую-то драгоценность, которую он отдал на хранение в банк.

– Так и было сказано в газетах. Но если этого достаточно для читателей вообще, то мне этого мало. В расписке банкира было, вероятно, указано, что это за драгоценность?

– Я слышал, Рэчел, что в расписке ничего не было указано. Драгоценность, принадлежащая мистеру Люкеру, запечатанная его печатью и отданная в банк на хранение, с тем чтобы быть выданной обратно только одному ему, –

вот ее форма, и вот все, что я знаю об этом.

Рэчел помолчала с минуту, взглянула на мать и вздохнула. Потом опять перевела глаза на мистера Годфри и продолжала:

– Наши частные дела, кажется, попали в газеты?

– С прискорбием должен сознаться, что это так.

– И кое-какие праздные люди, совершенно чужие нам, стараются установить связь между тем, что случилось в нашем доме в Йоркшире, и тем, что произошло после этого здесь, в Лондоне?

– Боюсь, что любопытство публики направлено именно в эту сторону.

– Люди, утверждающие, что трое неизвестных, оскорбивших вас и мистера Люкера, это те же индусы, говорят также, что и драгоценность…

Тут Рэчел остановилась. Она делалась постепенно все бледнее и бледнее.

Необыкновенно черные волосы ее сделали эту бледность, по контрасту, такой страшной, что мы все думали, она упадет в обморок в ту минуту, когда остановилась на середине своего вопроса. Милый мистер Годфри сделал вторую попытку встать со стула. Тетушка умоляла ее не говорить более. Я поспешила на помощь тетушке со скромным залогом мира в виде склянки с нюхательной солью.

– Годфри, оставайтесь на своем месте. Мама, нет ни малейшей причины пугаться за меня. Клак, вы умираете от желания услышать конец, – я не упаду в обморок специально для того, чтобы сделать вам одолжение.

Таковы были подлинные ее слова, я записала их в дневнике тотчас, как вернулась домой.

Она опять обратилась к мистеру Годфри. С упорством, на которое страшно было смотреть, она опять вернулась к прерванной фразе, на которой остановилась, и докончила ее:

– Скажите мне прямо, Годфри, говорит ли кто-нибудь, что драгоценность мистера Люкера – Лунный камень?