Лунный зверь

Лис, как и всегда, лежал на полу своей тюрьмы, а посетители глазели на него, иные даже наставляли на Камио фотоаппараты, ослепляя его вспышками. Он оставался недвижным. Пусть обезьяны прыгают и скачут на потеху публике, выламываются, чтобы услышать довольный человеческий лай. Он, Камио, не собирается унижаться. Тем более что его все равно накормят, даже если он целый день проваляется в клетке, ни разу не шевельнувшись, лишь угрюмо скаля на посетителей зубы. Повезло еще, считал Камио, что он не из редких, диковинных зверей. Будь он, к примеру, утконосом, тогда бы уж от посетителей не стало бы никакого покоя. А около клетки с таким обычным зверем, как лис, люди не толпились и долго не задерживались.

Мимо прошел служитель с двумя овчарками на поводке. По ночам эти псы охраняли зоопарк. Камио не упустил случая немного поразвлечься.

– Привет, красавчики! – насмешливо протянул он. – Как дела в Великом союзе человечьих рабов?

Один из псов рванулся к нему и прорычал:

– Заткни пасть!

– Мы хотя бы на чистом воздухе, – подхватил второй. – А не в вонючей клетке!

– На чистом воздухе? Да он весь смердит людьми, ваш воздух! Ну уж вы скажете, братцы! Вам только таким воздухом и дышать!

– Не смей звать нас братцами, – рявкнул первый пес. – Не то…

Закончить ему не удалось, потому что служитель дернул за поводок и что-то пролаял.

– Арестант несчастный, – лязгнул зубами второй пес.

– Кто бы говорил, – не остался в долгу Камио. – Всю жизнь болтаешься на цепи. Поди потаскай меня на этой удавке! Не выйдет. Да у вас, бедолаг, выбора нет. Хорошую шутку сыграли с вами предки, когда взяли и сдались людям в рабство.

Псы в ответ разразились яростной бранью, и недоумевающий служитель с визгливым тявканьем потащил их прочь, при этом он так натянул цепи, что едва не задушил собак.

Довольный Камио поскреб за ухом:

– Уж эти мне немецкие овчарки. Скверные твари. Прирожденные убийцы. Вот кого надо держать за решеткой, а не меня. Я-то, между прочим, за всю жизнь не сделал людям ничего плохого…

Так он бормотал себе под нос, пока не наступил час кормежки. По правде говоря, Камио потихоньку сходил с ума. Зоопарк был настоящим скопищем умалишенных зверей. Почти все они попадали сюда в здравом рассудке, но долго сохранить его не удавалось почти никому.

На свободе хищники вступают в контакт с травоядными, лишь когда голодны и выходят на промысел. Запах добычи приводит в движение специальные механизмы, отвечающие за скорость и ловкость, в крови происходят изменения, мозг работает быстрее, мускулы напрягаются, чутье обостряется.

Так же происходит и с травоядными: стоит им почувствовать близость охотника, как немедленно включаются механизмы самозащиты. В сознании животных мелькают все возможные способы спасения, железы их вырабатывают адреналин, носы ловят мельчайшие оттенки запахов, приносимые ветром.

В зоопарке хищников и травоядных разделяло пространство в несколько ярдов, и они все время видели, слышали, чуяли друг друга. Беспокойство будоражило их кровь, волны ужаса накатывали на травоядных, напряжение не оставляло хищников. Леопард ощущал запах антилопы, лев – лани. Олень чуял гепарда, а кролик мог заглянуть в клетку к орлу. Сознание их мутилось, и это кончалось безумием, чистым безумием.

Добыча постоянно чувствовала присутствие охотника, охотник – присутствие добычи.

Страх ни на секунду не оставлял кроликов – они постоянно слышали вой волков, тявканье лис, пронзительный крик ястребов. Олень чувствовал запах своих смертельных врагов и представлял их крючковатые когти и острые зубы. Ледяные взгляды питонов и рысей приводили его в исступление. На пространстве меньше одной квадратной мили собрали около тысячи животных, половина из которых впадала в помешательство от близости недостижимой добычи, другая – от беспрестанного страха. Скрыться друг от друга было невозможно, пленников окружали глубокие рвы или крепкие клетки. Звери ходили и ходили кругами до полного отупения, словно связывали себя невидимыми узлами, и рассудок их слабел с каждым днем.

Но к безумию вело не только непосильное напряжение инстинктов. Узники зоопарка буквально умирали с тоски. Если один день похож на другой как две капли воды, если перед глазами одна и та же картина – три стены и решетка, – ум неизбежно начинает гаснуть. Три шага – ты на краю своего мирка, поворот, еще три шага – и ты на другом его краю, и бежать некуда, только в воспоминания.

Камио еще не утратил ясность ума, но был от этого недалек. Безысходность делала свое дело, отчаяние уже разверзлось под лисом словно зияющая черная пасть, и он мог свалиться туда в любую минуту. В нем сохранились лишь искорки того свободного духа, что был ему некогда присущ. Эти искорки он раздувал, высмеивая овчарок-сторожей да огрызаясь на посетителей.