Лупетта

И что интересно, никого, кроме меня, эти визиты не раздражают. Многим даже нравится, когда у них появляются новые зрители. Нравится, хотя они это тщательно скрывают. Ворчат: опять пришли, все по новой рассказывать, ну сколько можно? Но при этом повторяют про себя навязшие на зубах монологи, прокручивают в голове симптомы и переспрашивают У соседей точные названия лекарств. Кое-кто даже немного волнуется, как актер перед выходом на сцену. А из меня актер никудышный. Бегу как крыса с корабля, в одной руке капельница, в другой плеер с Мундогом. Главное, чтобы в дверях не столкнуться. Неудобно как-то. Если не успеешь выйти, приходится оправдываться. И так при этом гадко становится, словно предаешь кого-то. А ведь действительно предаю. Может, на моем примере они могли бы понять что-то характерное. Что-то особенное. А потом вовремя распознать это у других. И спасти. Других. А я, гад такой, лишаю кого-то последнего шанса. Убегаю заранее из палаты и сижу в коридоре, укрывшись от мира наушниками. Черт! Как назло, аккумулятор в плеере сел. Ну все, возвращаться поздно, придется ждать, когда они выйдут. Ничего. Недолго осталось.

Напоследок профессор заводит экскурсию за ширму и шепотом комментирует зрелище не для слабонервных. Слабонервные выходят из палаты с мучными лицами и прикрывают рты, пытаясь обуздать рвотный центр продолговатого мозга.

— По'а бы уже к таким вещам п'ивыкнуть! — укоризненно качает головой профессор убедившись, что последний из покинувших палату студентов плотно закрыл за собой дверь. — Как же вы завт'а в лабо'ато'ии будете 'аботать? Между п'очим, мы будем 'ассматривать гистологические п'епа'аты с ха'актерными п'изнаками неходжкинских лимфом. И п'ошу учесть: кто п'огуляет, на зачет может не 'ассчитывать!

Он поднимает руку, чтобы поправить на носу очки, и в этот момент встречается взглядом со мной.

***

На следующий день я снова ждал Лупетту под красной аркой. Внутренний монолог, начало которому было положено перед вчерашним расставанием, не затихал ни на секунду. Он измотал меня, измотал не на шутку, не говоря уже о том, что к моменту встречи меня еще немного мутило от одного воспоминания о беляше с мясом, который я купил при выходе из метро, когда осознал, что во рту с утра не было ни крошки. Обиженный вниманием желудок решил напомнить о своем существовании громким урчанием, подкрепленным недвусмысленным сосанием под ложечкой (знать бы, что это за ложечка и кто под ней сосет). Как назло, времени на то, чтобы найти более-менее приличную забегаловку, уже не оставалось. Резонно было бы задаться вопросом, с какой стати мне взбрело в голову подкрепиться перед встречей, которую даже свиданием язык не повернется назвать? В конце концов, можно отконвоировать новоявленную фотомодель в эту злосчастную студию, а уж потом завалиться в кафе и набить там себе брюхо под завязку. Тем более меня ведь наверняка попросят (ну ведь попросят же!) дождаться конца исторического фотосеанса, чтобы вместе пойти обратно. Господи, неужели сразу не догадался? Я даже в мыслях не мог представить, что бунт голодного желудка (не столько бессмысленный, сколько беспощадный) будет услышан, а следовательно, станет поводом — вовсе даже не для шуток, а для хотя бы малейшего беспокойства противоположной стороны по поводу моего неудовлетворенного чувства голода, а за ним и предложения — со стороны все той же противоположной стороны — перекусить где-нибудь перед сеансом. Дело было не в желании сэкономить на совместном обеде, просто то ли от бессмысленной жизни, то ли от бессонной ночи я был очень зол (на себя, на кого же еще!), но старался скрыть эту злость в фейерверке шуток и не хотел, страшно не хотел разоблачения.

Выбор, предоставленный мне лотком у метро, был достоин Гамлета: беляш или не беляш? «Не беляш» представлял собой сосиску в тесте, которую я категорически отверг с первого взгляда за ее чересчур пегий, даже с поправкой на проблемы уличной торговли, окрас. Оставалось довольствоваться желтовато-коричневым беляшом. Но едва я робко надкусил бочок завернутого в промасленную бумагу эрзац- продукта, как понял, что совершил непростительную ошибку. Надо было отдать свое сердце сосиске, несмотря на ее вопиющую серость. Но дороги назад не было. Между тем я в полной мере отдавал себе отчет, что если приму самоубийственное решение по поеданию этой, с позволения сказать, пищи, предстоящее свидание рискует превратиться в трагифарс, в котором кавалер в лучшем случае проблюет все отведенное на совместную дорогу время, а в худшем будет вынужден опоздать на встречу с любимой по причине мучительного прозябания в ближайшем к месту действия общественном туалете, расположенном, если мне не изменяет память, на Кузнечном рынке.