Лужок черного лебедя

– Т.С. Элиот выразил это так: «стихотворение – это вторжение в область невыразимого». И я, Ева ван Отрив де Кроммелинк, согласна с ним. Ненаписанные стихотворения, и те, что никогда не будут написаны, все они уже существуют. В области невыразимого. Искусство, – она достала из пачки новую сигарету, и в этот раз я уже держал зажигалку с изумрудным драконом наготове, – искусство, созданное из невыразимого, это и есть красота. Даже если оно рассказывает об уродстве. Серебряные луны, бушующие моря, – все это дешевые cliche, они отравляют красоту. Неопытный человек всегда думает, что его слова, его картины, его ноты создают красоту. Но мастер знает: его слова – это лишь способ донести ее; слова – это средство передвижения красоты. Мастер знает, что он не знает, что такое красота. Давай проверим. Дай мне определение красоты. Что это такое?

Мадам Кроммелинк стряхнула пепел в красную бесформенную пепельницу.

– Красота – это…

Она наслаждалась моим молчанием. Я хотел произвести на нее впечатление, выдав что-нибудь умное, но в голове вертелось только: «красота – это что-то красивое».

Проблема в том, что все это было для меня в новинку. В школе, на уроках английского и литературы мы изучали грамматику, используя книгу человека по имени Рональд Ридаут, читали «Сидр и Рози», обсуждали моральные аспекты охоты на лис и зубрили монологи Гамлета. Нас не учили думать самостоятельно. (*«Сидр и Рози» – роман английского писателя Лори Ли*)

– Это сложно. – Признал я.

– Сложно? (я пригляделся и увидел: ее пепельница на самом деле имеет форму девушки, лежащей на боку, прижав колени к груди) Невозможно. У красоты иммунитет к определениям. Когда что-то красиво, ты просто знаешь это. Зимний рассвет в грязном Торонто, новый любовник в старом café, зловещие сороки на крыше. Но разве кто-то создал эту красоту? Нет. Она просто здесь. Здесь и сейчас.

– Но… – я колебался – должен ли я говорить то, что хочу сказать?

– Мое единственное требование, – сказала она, – говори то, что думаешь.

– Вы только что перечислили вещи, созданные природой. А что насчет картин или музыки? Мы ведь можем сказать: «гончар создал эту прекрасную вазу».

– Можем, еще как можем. Но буд осторожен со словами. Слова говорят: «Ты повесил ярлык на это понятие, на эту идею, значит ты понимаешь ее смысл». Но это не так. Слова врут. Или вернее: слова неуклюжи. Неловки. Гончар создал вазу, да, но он не создавал ее красоту. Он создал объект, в котором красота поселилась. До тех пор, пока вазу не разбили. А ведь это судьба любой вазы – быть разбитой.

– Но, – я все еще не был удовлетворен, – я уверен, что некоторые люди, где-нибудь, знают, что такое красота. В университетах, например.

– В университетах? – Она издала звук, похожий на смешок. – Неизмеримые величины не имеют ответов. Спроси философа, но будь осторожен. Если в ответ услышишь «Эврика!», тебе может показаться, что он полностью ответил на твой вопрос, но его ответ – это главное доказательство обмана. Если твой философ действительно покинул пещеру Платона, вышел на волю и увидел Солнце… – она сосчитала на пальцах три возможности. – Он либо сумасшедший, либо его ответы – это на самом деле вопросы, замаскированные под ответы; либо же твой философ просто промолчит. Промолчит потому, что если ты знаешь ответ, то ты так же знаешь, что его невозможно выразить. Мой бокал опустел.

– А вы… поэт? (я чуть не сказал «тоже»)

– Нет. Это опасное звание. Но в дни своей молодости я была близко знакома с поэтами. Роберт Грэйвс написал стихотворение обо мне. Не самое лучшее. Уильям Карлос Уильямс просил меня бросить мужа и, – она произнесла последнее слово одними губами, – «скрыться». Это было очень романтично, но я была прагматичной девушкой, а он был бедный и… épouvantail, эмм… как вы называете человека из тряпок, стоящего посреди поля, чтобы отпугивать птиц?

– Пугало?

– Пугало. Точно. И я ему говорю: «Иди до черта, Уилли, наши души, может быть, и питаются поэзией, но семь смертных грехов тоже нуждаются в пище». Он согласился со мной. Поэты умеют слушать, когда трезвы. Но писатели, – Мадам Кроммелинк сморщилась, – они все шизики, психи и лжецы. Генри Миллер останавливался в наших краях, в Таормине. Свинья, потная свинья. И Хемингуэй тоже. Ты ведь знаешь, кто это?

Я слышал о нем, поэтому кивнул.