Лужок черного лебедя

Мистер Кемпси поморщился. Людям почему-то всегда кажется, что заикание можно вылечить с помощью шоковой терапии, через «очищение огнем». По телеку и в кино всегда показывают заик, которые в один прекрасный день, оказавшись на сцене, перед многотысячной толпой, вдруг обретают голос — певучий и прекрасный. Вот видите, — улыбаясь, говорят его близкие, — у него всегда был голос! И все, что ему было нужно — это дружеский толчок! И теперь он — исцелен. Но это все — чушь собачья. Если бы такое действительно случилось — это лишь значило бы, что Палач просто следует Первой Заповеди. Он затаился, чтобы нанести удар через неделю, и еще сильнее опозорить «исцеленного» заику. Правда в том, что шоковая терапия — плохое лекарство. От нее седеют. А очищение огнем вызывает ожоги третей степени.

— Ты не можешь всю жизнь увиливать от выступлений перед публикой!

Спорим? — Спросил мой Внутренний Червяк.

— Я знаю, сэр. Вот почему я прикладываю все силы, чтобы победить проблему. С помощью миссис де Ру.

Мистер Кемпси никак не отреагировал на имя, но я почувствовал, что угадал имя своей благодетельницы.

— Очень хорошо. Но я был о тебе более высокого мнения, Тейлор.

Я смотрел, как он уходит.

Если б я был Папой Римским, я бы причислил миссис де Ру к лику Святых. Прямо сейчас.

Мистер Кемпси читал «Простые молитвы для Сложного мира», историю о том, как дождь лил сорок дней и сорок ночей, но после — Бог пообещал людям, что однажды появится радуга. (Джулия говорит, это абсурд — что в 1982 году библейские истории все еще выдают за исторические факты). Потом мы спели гимн: Все лучшее в мире — это дар небес, так скажем же спасибо Господу, спасибо Господу за это, и за всю-ю-ю его любовь. Я думал, что опасность миновала, но после того, как мистер Кемпси зачитал приказы мистера Никсона, Гарри Дрэйк вдруг поднял руку.

— Простите, сэр, но я думал, что сегодня очередь Тйэлора читать «Простые молитвы». Я очень ждал его выступления.

Каждая голова в классе повернулась в мою сторону. Я вспотел сразу в пятидесяти местах. Я просто смотрел на меловые разводы на доске, оставшиеся после того, как кто-то стер тряпкой домашку.

Секунды длились как часы, и наконец мистер Кемпси сказал:

— Твоя преданность заведенному порядку не может не восхищать, Дрэйк, и, нет сомнений, что мотивы твои исключительно альтруистичны. Но, как бы то ни было, я владею достоверной информацией, что речевой аппарат Тейлора в данный момент находится в непригодном состоянии. И посему твой одноклассник освобожден от ответственности по медицинским причинам.

— Он будет выступать на следующей неделе, сэр?

— Алфавит движется дальше вне зависимости от человеческих слабостей, Дрэйк. На следующей неделе — очередь Мишель Тирли.

— Но это несправедливо.

Что я сделал тебе, Гарри Дрэйк?

— Жизнь вообще несправедлива, Дрэйк, — мистер Кемпси закрыл пианино, — несмотря на все наши усилия, и мы должны принимать удары судьбы с гордо поднятой головой. Чем раньше ты поймешь это, — учитель посмотрел прямо на меня, — тем лучше.

Среда — самый дурацкий день недели еще и потому, что в этот день у нас сразу две математики подряд, с мистером Инкберроу. Две математики — это ужасно. Обычно я сижу рядом с Аласдером Нортоном, но на этот раз Нортон почему-то сел за парту с Дэвидом Окериджем. Когда я вошел в класс, единственное свободное место осталось только на первой парте, рядом с Карлом Норрестом, прямо напротив учительского стола. Дождь лил так сильно, что заоконный пейзаж — все эти фермы и поля — растворялся в мутной белизне. Мистер Инкберроу разбросал по партам наши тетради и начал урок как обычно — с «очень простых» вопросов, которые должны были «размять мозги».

— Тэйлор! — Он заметил, что я избегаю его взгляда.

— Да, сэр.

— Нуждаешься в разминке, а? Ответь мне: если «а» равно одиннадцати, а «б» равно семи, а «х» — это результат умножения «а» на «б», чему равен «х»?

Я знал ответ: семьдесят семь.

Но «семьдесят семь» — это сразу два слова на «С». Двойное заикание. Палач уже потирал руки — он ждал реванша после того, как мне удалось избежать чтения «Простых Молитв». Он уже тянул свои длинные пальцы к моему языку, уже сжимал мою глотку, и завязывал узлом артерии, отвечающие за снабжение мозга кислородом. Когда Палач наготове — я чувствую себя парализованным, и у меня нет ни единого шанса протащить столько букв «С» в свою речь.

— Девяносто девять, сэр.

Умные ребята в классе застонали.

Гарри Дрэйк вскочил и крикнул: «Этот парень — гений!».

Мистер Инкберроу снял очки, подышал на них и стал тереть линзы кончиком галстука.

— То есть, по-твоему, семь раз по одиннадцать равняется «девяносто девять», да? Позволь задать тебе вопрос, Тэйлор. Зачем мы каждый день встаем с постели? Ты можешь ответить? Ради чего мы вообще делаем это?

Глава 3. Родственники