Лытдыбр. Дневники, диалоги, проза

Выгул собак на площадях и улицах города – ритуал не вечерне/утренний, а почти круглосуточный. Даже во время дневной сиесты, когда площади и набережные почти совсем пустеют, можно видеть венецианцев с собаками в уличных кофейнях, винных барах, у причалов и на борту вапоретто (провоз собак водным транспортом не стоит денег, но намордник обязателен). Потому что собака для венецианца – не только друг, но и спутник. Её не просто выгуливают два раза в день для отправления естественных надобностей, как принято в мегаполисах, а повсюду берут с собой (это в равной степени касается и Джек-расселов, и далматинов, число которых в Венеции примерно одинаково)… Из известных мне человеческих коллективов в этом смысле ближе всего к венецианцам – сотрудники корпорации Google, в офисы которой запрещено приносить кошек, чтобы не дразнить постоянно присутствующих там собак.

Входить с собаками с улиц в помещения в Венеции не принято, даже в сухую погоду. Поэтому местные псы приучены спокойно ждать у порога, покуда хозяин выпивает в баре, делает покупки в магазине или молится в церкви. Если регулярно ходишь по улицам своего сестьере, довольно скоро выучиваешь, на каком пороге какая псина тебе встретится: жизнь в городе размеренная, посещения церквей и баров каждый день приходятся на одни и те же часы.

Акройд в своей венецианской монографии (где каждой местной традиции даётся какое-нибудь пафосное философское объяснение, зачастую выдуманное автором) рассуждает, что любовь к собакам есть частный случай любви венецианцев к живности вообще, что объясняется их стремлением приблизиться к живой природе, с которой они в своё время сами себя разлучили, сбежав с материка на острова Лагуны. Этим же мотивом Акройд объясняет обилие в городе котов, голубей (будто бы прибывших на острова вместе с первыми переселенцами), декоративных и певчих птиц. Только про чаек и ласточек Акройд пишет, что они тут сами завелись, безо всякого приглашения венецианцев…

Мне объяснение про “возврат к природе” представляется высосанным из пальца – хотя бы по той причине, что всем своим нынешним садово-парковым хозяйством город обязан двум разрушителям традиционного уклада венецианской жизни – Наполеону Бонапарту и австрийцам. До их прихода тут не только не сажали деревьев, но даже и плюща особо не разводили. В монастырских дворах (занимавших в Средневековье значительную часть территории города) если какую зелень и сажали, то в основном – овощи и виноград, из которого при монастыре Св. Франциска делла Винья и церкви Св. Михаила на Острове по сей день гонят вино… Но бог с ним, с Акройдом и Бонапартом, вернёмся к собакам.

Несмотря на все байки об отделении, венецианцы – всё же сыны Авзонии счастливой, как их именовало Наше Всё. То есть ленивые раздолбаи, с трудом воспринимающие протестантскую телегу о том, что за свои удовольствия стоило бы приучиться отвечать самому. За много лет в Венеции я ровно один раз видел, чтобы венецианец, выгуливающий собаку на поводке, имел при себе пакет для уборки её экскрементов. Дело было пару недель назад у рынка Риальто. При виде такого дива я остановился, как вкопанный, и уставился на прилично одетого горожанина, который, когда его дворняга пристроилась погадить на рыночную брусчатку, решительным жестом достал из кармана пальто прозрачный полиэтиленовый кулёк. Неужели я сейчас увижу ЭТО? – только и успел я подумать, как венецианец, присев на корточки, собрал в пакет дерьмо своего питомца… и артистичным движением зашвырнул его прямо в воду Большого Канала.

Так что, бродя по узким и никогда не освещаемым венецианским улицам, имеет смысл смотреть не только на архитектуру или в экран смартфона, но и себе под ноги. Благословляя пятьдесят седьмого дожа Венеции Джованни Дельфино, которому в 1359 году пришла в голову гениальная идея запретить держать лошадей и проводить конные скачки в районе Риальто. Страшно подумать, как бы там сейчас было всё засрано, если б не этот запрет.

Свинцовые мерзости итальянской жизни и куда от них деваться

[21.05.2017. ЖЖ]

Удивительное место – страна Италия. Пожалуй, я другой такой страны не знаю, у которой до такой степени расходились бы внешний имидж и реалии на местности.

Далеко за пределами этой страны царит абсолютный культ её обожания, восхищения, преклонения. Очень подробное исследование того, какое отражение он нашёл в русской поэзии двух последних столетий, даёт Аркадий Ипполитов во вступлении к своей книге про Ломбардию – на примере стихотворения Гёте “Ты знаешь край…”, которое так или иначе пересказывали своими словами десятки поэтов, от Жуковского до Пастернака, воспевая итальянскую природу и пейзажи как некий образ земного рая. Много живший тут Гоголь писал: “Кто был в Италии, тот скажи «прощай» другим землям. Кто был на небе, тот не захочет на землю”, а никогда сюда не доехавший Пушкин именовал итальянцев “сынами Авзонии счастливой” и страшно завидовал их музыкальности.