Лжедмитрий

Полковник Жулицкий, чтобы не стучать о стол пустым кубком, старался почаще наполнять его венгржином.

Своими словами полковник Дворжицкий всё-таки раззадорил царевича.

Царевич остановил его, оторвав взгляд от мапы.

— Пусть они и казаки, — сказал царевич, — и строя у них нет, а всё-таки они верны мне, как никто. Я был на Сечи. Всё своими глазами видел. А на Дону был Андрей Валигура. О русских вскоре заговорит вся Европа, пан полковник. Дай Бог мне поскорее сесть на отцовский престол. То, на что я здесь нагляделся, наши люди усвоят в два счёта.

Это прозвучало так многозначительно, что оба полковника переглянулись. Затем посмотрели на пана Мнишека — и спешно перевели разговор на военный лагерь.

— Мы, конечно, стараемся увести жолнеров подальше от Львова. Мы нашли подходящее место в Глинянах. Там можно упражняться.

— Да! Да! — соглашался пан Мнишек. Он сам настаивал на таком выборе. Он его подсказывал.

Слова будущего зятя нисколько не смутили пана Мнишека. Он был доволен царевичем. Он был теперь им постоянно доволен. И ничего не значило, что речи о свадьбе пока не заводили. Царевич дал письменное обещание, скрепив его своей подписью и своей печатью: как только усядется в Москве на престол, так сразу же пришлёт в Самбор посольство, которое увезёт невесту в Москву. На издержки путешествия он выделит миллион флоринов. В подарок невесте отдаст в вечное владение города Псков и Новгород. Она получит разрешение строить там костёлы, монастыри, школы. Там не будет никаких препятствий для веры её предков. То будет её вотчина. Тесть же обретёт Смоленскую и Северскую земли, за вычетом, конечно, тех городов, которые прежде принадлежали польскому королю. Они будут возвращены польской короне. Потому что с Речью Посполитой у царевича особый договор.

Это пан Мнишек говорил открыто. Всем и каждому.

И всем показывал грамоту, выведенную яркой киноварью: «Nos serenissimus et invictissimus rex»[29]. Писал это собственной рукою Андрей Валигура, весьма искусный в латыни. А подпись — «rex Demetrius».

Однако многого пан Мнишек не мог сказать вслух.

Не мог сказать открыто, что царевич успел в Кракове тайно принять католическую веру, — о том пану воеводе, как брату, поведал по большому секрету епископ Бернард Мацеевский. Не мог пан Мнишек сказать кому-либо и о тайных беседах царевича с папским нунцием Рангони.

Правда, ничего определённого о том пан воевода и сам пока не ведал. А знал лишь, что должен, обязан всячески способствовать царевичу в его намерениях. Что король велел часть доходов от его самборской экономии передать царевичу для снаряжения войска. Не говоря уже о пожертвованиях многих важных панов.

Гораздо лучше знал пан Мнишек о беседах иезуитов и бернардинцев с его дочерью Мариной. Конечно, какая благородная девушка не мечтает стать царицею? Да ещё царицею на Москве. Но Марина, по отцовским наблюдениям, ответила на любовь московита не совсем по зову сердца. А может быть, и совсем не по зову сердца. Кажется, ей больше по нраву Андрей Валигура. Но кто такой Валигура? Девушка это поняла. Она лишилась чувств, узнав, что на царевича совершено покушение. Значит, он ей не безразличен? Она уверена, что её жених — настоящий царевич. И никакие письма самых знатных людей, вроде писем канцлера Замойского, известного всей Польше, не отвратят её от такой уверенности. Она, можно сказать, поверила отцам иезуитам. А им в первую очередь было нужно, чтобы назвавшийся царевичем оказался именно царевичем.

Раздумывая подобным образом, пан Мнишек иногда ловил себя на страшной мысли. Получается, будто бы он сам пытается убедить себя в том, что царевич — истинный! Но разве он, воевода, когда-нибудь в этом сомневался? О Езус-Мария!

— Мы так ударим, ваше царское величество, — принялся уверять полковник Дворжицкий, — что путь к Москве вам откроется сразу!

— Да, — поддакивал полковник Жулицкий. — Главное — переправиться через Днепр.

— Придумаем! — горячился пан Дворжицкий. — Не беспокойтесь, ваше царское величество!

Царевич не выказывал ни малейшего беспокойства. Он пробыл в кабинете ещё какое-то время и ушёл. Его наверняка ждала Марина. Теперь он отправлялся с нею на прогулки каждый день.

Выпроводив наконец изрядно подвыпивших полковников, которые уже так разошлись, что голоса их наполняли кабинет и вызывали головную боль у хозяина, дав им твёрдые наставления, что делать дальше, назвав очередные сроки выступления, которые (о Господи!) будут снова передвинуты, пан Мнишек запёрся в кабинете уже наедине с Климурой.

— Будем писать письма!

В первую очередь диктовал письмо Замойскому. Хотелось-таки переубедить падуанского студента, мудреца. Доказать ему то, чего не в силах доказать король: царевичу следует оказать помощь со стороны государства. Польза от этого превысит затраты сторицею.

Письмо начали с укоров. Почему царевич до сих пор не получил ответа на свои письма? Как согласовать подобное с правилами дипломатии, принятыми в Польше?