Мадам Казанова

— Вы должны внимательно выслушать меня, мой друг, — сказала я, нажимая на кнопку за изголовьем кровати. Деревянные панели на стенах бесшумно сдвинулись, скрывая обнаженные, полные сладострастия фигуры. Теперь мы с Талейраном остались в комнате одни, без этих вольготно расположившихся по стенам и отвлекающих внимание свидетелей.

В сжатой и предельно понятной форме я пересказала то, что произошло, ничего не исказив и не опустив ни одной существенной детали. Я была с ним более откровенной, чем с другими мужчинами, которым мне когда-либо доводилось рассказывать свои истории. Весенний день подходил к концу; темно-синие сумерки размывали очертания мебели в комнате, черты лица. Я зажгла свечу — мне сейчас хотелось видеть, какой будет реакция Талейрана на мой рассказ. Хотелось лучше понять свою ситуацию.

Глаза Талейрана были блаженно полуприкрыты, а его пальцы спокойно перебирали кружевной край покрывала. Свою исповедь я закончила тем, что не знаю, как поступить. Как мне казалось, мое сообщение должно было вызвать у него тревогу, но я ошиблась. Талейран всего лишь разгладил смятые кружева.

— Фуше, — сказал он. — Фу! Он так презирает людей лишь потому, что хорошо знает себя. Это существо из мира призраков. Он всегда остается в тени и никогда не признает за собой никакой ответственности. — Талейран повернулся ко мне и улыбнулся. — Не нужно недооценивать Фуше, но и переоценивать его также не стоит. Он еще хорошенько подумает, прежде чем сделает вам какую-нибудь неприятность. Ведь это одна из тех крыс, которые покидают корабль задолго до того, как команда обнаруживает, что он тонет. Такой человек ни за что не отрежет себе путь к отступлению. — И Талейран пренебрежительно махнул рукой, словно отметая эту тему. — Чепуха, — пробормотал он, давая свое окончательное заключение.

Теперь я старалась тщательно планировать каждый свой день. Мне нужно было многое обдумать, многое сделать. Я не имела права что-нибудь забыть или пропустить. Мне следовало поддерживать старые контакты, заводить и укреплять новые знакомства. Князь Долгорукий между тем был принят у Паолины с распростертыми объятиями и мог бывать в ее особняке, когда ему заблагорассудится. На некоторое — но не очень долгое — время я предоставила ему эту возможность. Сейчас меня в равной степени интересовали секреты, которые раскрывались в спальне Паолины, и содержание бесед, проходивших в ее гостиной.

И князь Долгорукий рассказывал мне все, что я хотела знать, причем делал это с такой циничной откровенностью, что Паолина, будь она осведомлена о его отчетах, непременно пришла бы в ярость. Но на этом князь не остановился. Он представил Паолине своих посольских приятелей и вскоре уже делился милостями Ее Императорского Высочества с казачьим полковником Дмитрием Каблонсковым и секретарем посольства Николаем Ростовым. Таким образом, за короткое время Паолина намного больше своего брата-императора, несмотря на все его дипломатические ухищрения, продвинулась в установлении тесных отношений с русскими. Когда я попросила князя Долгорукого организовать мне встречу с маршалом Бернадотом, Паолина, благодарная за князя, попросту приказала маршалу явиться на один из ее званых вечеров — без супруги.

Установить контакт с Бернадотом оказалось проще, чем я ожидала. Не знаю, был ли он подготовлен к этому Фуше, но маршал с готовностью поддержал заданную мной направленность разговора. Как выяснилось, он также с осуждением относился к ненасытности Наполеона. Мы поговорили с ним о Вене, где он не раз бывал. При этом я упомянула Карло в качестве заклятого врага Наполеона и повторила его имя еще несколько раз, когда речь зашла о России.

Бернадот проявил огромный интерес ко всему, что касалось России. Он стал расспрашивать меня о повседневной жизни русских людей, об управлении страной и выказал поразительную осведомленность о соседних с ней государствах — Швеции, Дании и Финляндии. Со мной он беседовал так же сухо и сдержанно, как если бы общался с другим мужчиной. Бернадот не обратил внимания на мое красивое муслиновое платье, на цветы в моих коротко постриженных, завитых волосах; он не чувствовал аромата моих духов и оказался совершенно равнодушен к моим женским чарам.