Мадам Казанова

— С удовольствием. — Талейран на мгновение задумался, покручивая пальцами в руке свою трость. — Если человек некоторым образом неразумно ведет себя — если он содержит любовниц, плохо обращается со своей женой, несправедлив по отношению к своим друзьям, — он, несомненно, будет подвергнут критике. Но если он богат, влиятелен и умен, общество все равно будет снисходительно к нему. Однако, стоит этому самому человеку попасться на нечестной игре в карты, и он тут же будет исключен из числа порядочных людей и уже никогда не получит прощения. — Талейран с отвращением покачал головой. — Из-за своей политики в Испании Наполеон потерял все то, что когда-либо приобрел. Сейчас он уже не в состоянии понять разницу между переворотом восемнадцатого брюмера и переворотом, осуществленным им из Байонны. И это можно считать началом его конца, поскольку сейчас он совершил непростительный поступок — смошенничал в карточной игре.

Именно тогда я со всей отчетливостью поняла, что Наполеон сумеет погубить себя и без помощи своих врагов.

В августе он вернулся из Испании и немедленно возобновил контакт со своим «дорогим братом» Александром. Князь Долгорукий узнал в своем посольстве все последние новости на этот счет.

— Император отказался от предложенной ему Бонапартом взятки в виде возможности завоевать Финляндию, — сообщил он, спасая свои ботинки от Минуш, которая затеяла игру и теперь яростно наскакивала на них.

Я вспомнила. Я готов отдать Александру Финляндию, сказал мне тогда в оранжерее Мальмезона Наполеон, открывая раньше времени свое намерение. Выходит, он отдает страны, которые ему вовсе не принадлежат, раздает титулы, не имея на это законного права. Это уже самая настоящая мания величия, о подлинном величии нет и речи — осталась одна лишь навязчивая идея.

— На основании подписанных им договоров императора Александра втягивают во враждебную для Англии деятельность, — продолжал князь Долгорукий. — Ему пришлось поэтому направить в Лондон своего тайного курьера, который должен разъяснить британскому правительству его подлинное отношение к всему этому.

Какая все-таки грязь — эта политика, подумала я. Подозрительность, обман, двуличие, предательство. Все против всех, и каждый за себя. А внешне все политики такие благородные, богобоязненные, такие безупречно честные. От простых людей не ждут ничего, кроме веры, они не должны ни слышать, ни видеть, ни задавать вопросы, ни думать!

— Бонапарт сообщил императору Александру, что собирается вывести свои войска из Пруссии и не требует одновременного вывода войск России из Молдавии и Валахии. Наш император, разумеется, понимает, что Бонапарт перебрасывает все имеющиеся у него резервы в Испанию. Но это также поняли и австрийцы, которые проводят у себя мобилизацию. Они уже создали народное ополчение на тот случай, если французы нападут на Австрию, как они напали на Испанию. — Князь Долгорукий рассмеялся. — Бонапарт по этому поводу в бешенстве. Он целый час распекал австрийского посла Меттерниха и угрожал Австрии войной, если та не проведет полной демобилизации. Сегодня Бонапарт кидается на всех, как бешеный пес, душенька, а завтра начнет кусаться. Скоро что-то произойдет.

— Да, скоро что-то произойдет, — согласилась я. — Скоро мы уедем из Парижа, потому что нам здесь просто уже нечего будет делать.

Князем Долгоруким овладело вдруг меланхолическое настроение.

— Эх, Россия-матушка! — вздохнул он. — Я так соскучился по ней — по ее просторам, по ее музыке. По звенящим морозам зимой и по жаркой летней степи. По водке и борщу, по нашим друзьям, по Санкт-Петербургу. — На глазах у него выступили слезы.

Хорошо знакомая с бурными проявлениями его чувств, я попыталась сменить тему разговора.

— Но ведь тогда тебе придется расстаться с Паолиной, ты забыл? — пошутила я.

Князь Долгорукий рассердился.

— Как она мне действует на нервы, просто сил нет, — сказал он возмущенно. — Этими своими капризами и придуманными болезнями. Ее бы высечь хорошенько, вот тогда она сразу же забыла бы про все эти фокусы. — Его возмущение сменилось печалью. — Я так соскучился, голубушка. — Он взял мою руку в свою. — По тебе, по нашей любви. Ты помнишь, как мы были счастливы?

Да, я помнила. Всегда почему-то запоминается только хорошее, а плохое забывается. Я не возражала, когда он стал обнимать и целовать меня, а потом поднял на руки и отнес в спальню. Нам не нужны были нарисованные на стенах свидетели — мы вполне были счастливы вдвоем. Сейчас мы любили друг друга, и нам было дорого наше общее прошлое. Нашу любовь пронизывало невысказанное желание увидеть лучшее будущее.