Мадам Казанова

Когда князь Долгорукий впервые привез меня на прием в императорский дворец, я увидела там еще больше золота и серебра, потрясающие туалеты и драгоценности. В огромном, величественном зале на троне восседал император с короной на голове и тяжелым скипетром в руке, а вокруг него расположились члены императорской семьи. Я почти не замечала важных сановников, всей этой знати и разряженных дам, мое внимание было направлено только на императора Александра. Он возвышался на своем сверкающем троне, словно икона, на нем был красный далматик, а поверх него — отделанная горностаем накидка из золотой парчи. Я увидела его русые волосы и худощавое молодое лицо, но мне удалось прочесть порывистость, некоторую неуверенность, жажду наслаждений, а также настойчивое стремление заявить о себе и как-то выделиться на фоне своих знаменитых предков. Затем на лице появилась сияющая, обворожительная улыбка — именно так улыбается игривая, непостоянная кокетка. Императрица выглядела бледной. Рядом со своим блистательным супругом она казалась не слишком-то молодой и здоровой.

Как сообщил мне позже князь Долгорукий, императрица потеряла двоих детей и теперь никак не могла оправиться от тяжелой утраты. Я недоумевала — как могут складываться отношения между этой болезненного вида женщиной и столь живым, пылким мужчиной? И действительно, как я вскоре узнала, никаких отношений не было. Они всего лишь появлялась вместе на разных церемониях и встречались исключительно во время дворцовых балов и царских приемов. У императора было достаточно своих дел, а императрица пребывала в постоянном мрачном отчаянии из-за невозможности подарить России будущего наследника престола.

Когда-то князь Долгорукий хвастливо пообещал бросить к моим ногам Россию. Сейчас мы покоряли с ним Санкт-Петербург. Пыжась от гордости и тщеславия, он представлял свою приятельницу леди Сэйнт-Элм столичному высшему обществу, принимавшему меня вполне открыто и благожелательно.

Князь Волконский и граф Комаровский бывали у меня каждый день с визитом. Хотя ревнивая настороженность князя Долгорукого не давала им особой свободы, они отпускали на мой счет изощренные комплименты, за которыми угадывалось с трудом сдерживаемое влечение, а их взгляды говорили мне красноречивее любых слов.

Я смогла также познакомиться со многими другими господами. Князь Чарторыкский оказался, например, серьезным и мрачным фанатиком с глубокими складками вокруг рта, которые как бы подчеркивали его склонность к страданиям и придавали трагический вид даже его улыбке. Павел Строганов любил хорошо поесть, обожал крепкую водку и женщин моложе двадцати. Граф Новосильцев отличался хорошими манерами, непомерными амбициями и думал лишь о своей карьере на избранном поприще в своем Министерстве юстиции.

Каждый из этих мужчин по-своему нравился мне, и все же не они, а совсем другой человек все больше и больше возбуждал мой интерес — это был сам император. Во время того приема во дворце я отчетливо разглядела его, но он не заметил меня. Точно так же не обратил он на меня внимания и при посещении театра, хотя я снова увидела его там. Впрочем, перед его августейшим взглядом проходят сотни дам и господ, они неизбежно должны для него сливаться в единую разноцветную массу. Я понимала это и поэтому выжидала, надеясь однажды встретиться с императором Александром на каком-нибудь небольшом приеме — там, где я буду рядом и он сможет разглядеть меня поближе. Однако я изо всех сил скрывала свое нетерпение от князя Долгорукого. Еще когда я была ребенком, Лючия часто говорила мне: «Всякая хорошая вещь стоит того, чтобы ее дождаться». Впрочем, сей период ожидания я намерена была прожить как можно приятнее.

Зима в России наступила рано. Лондонскую прохладную погоду и венский морозец невозможно было даже сравнивать с тем пронизывающим холодом, от которого я едва не окоченела в Санкт-Петербурге. Временами мне казалось, что мой нос вот-вот отвалится, что у меня деревенеют ноги, а пальцы на руках никогда уже не будут чувствовать, как раньше.

Князь Долгорукий смеялся надо мной.

— Вот погоди, голубушка моя, скоро грянут настоящие холода, — ласково говорил он, целуя мой покрасневший нос. — Воздух будет колкий, как лезвие ножа, ударят трескучие морозы, все вокруг засыплет снегом, и волки станут выть возле самого города. Вот тогда начнется настоящая зима.