Маэстро, шедевры и безумие

Фред Гейсберг, увезший с собой эту первую запись последней симфонии Малера, понимал, что крошечный рыночный потенциал ее уменьшается с каждым днем. Ко времени, когда он закончил первую редакцию записи, Вальтер уже находился в Голландии — бездомный беженец, пытавшийся добыть британскую или американскую визу. Дирижер раскритиковал некоторую грубость в игре струнных, однако решил, что это исполнение все же заслуживает того, чтобы выпустить его в свет. Пластинка вышла перед самой войной, и несколько экземпляров ее добрались до оккупированной нацистами Европы. В Праге молодые композиторы собрались в квартире Виктора Ульмана, чтобы почерпнуть силы из этой запрещенной музыки. Ульман, посвятивший памяти Густава Малера единственную свою фортепьянную сонату, уже был внесен вместе с большинством его друзей в списки лиц, подлежавших депортации в Терезинштадт, и в конечном итоге погиб в газовой камере Освенцима.

11. Bach: Cello Suites

Pablo (Pau) Casals

EMI: London, 23 November 1936; Paris 2–3 June 1939 and 13 June 1939 [344]

Шесть баховских сюит для виолончели соло оставались практически не известными до тех пор, пока в 1890 году некий мальчик не купил их в одном из магазинов Барселоны и не выбрал для утренних упражнений — да так и играл потом каждый день перед завтраком до конца своей долгой жизни. Мальчиком этим был Пау Казальс, а успех, выпавший на долю его записи, сделал сюиты широко известными.

Крепко зажмуривавшийся на сцене, Казальс сообщает этой музыке духовное измерение, которого сам композитор, вероятно, в виду не имел. В разгар гражданской войны в Испании он играл этот цикл перед рабочими и солдатами-республиканцами. Казальс говорил, что счастливейшим днем его жизни был тот, в который он исполнил сюиту ми-бемоль перед аудиторией из 8000 человек. Когда Республика пала, он обратил сюиты в скорбный плач и укор, отказываясь ступать на родную землю, пока она находится под правлением фашистов.

Сюиты ре-диез и до мажор он записал в Лондоне во время войны в Испании, четыре других — в Париже, когда все уже было потеряно. На этой стадии его интерпретации отличались живостью и простотой, хоть Казальс и украсил их чрезвычайно субъективным вибрато, которое он называл «выразительной интонацией». Это свобода отнюдь не только метафорична. В сюите соль мажор Казальс извлекает симметричные пассажи Алеманды из барочной упаковки и наделяет их энергичной, бесконечно гибкой современностью. Таким был метод, позволявший Казальсу заставлять старую музыку звучать с актуальной новизной, и на протяжении всего цикла он подводит исполнителя очень редко. Сарабанда из сюиты до мажор движется в ритме столь замедленном, что невозможно представить кого бы то ни было танцующим под нее, однако ее уравновешивает пара Бурре, которые кажутся просто выпрыгивающими из динамиков; заключительная же Джига задумчиво уходит в себя, обращаясь в финальный танец оставшегося наедине со своими мыслями человека.

Казальс может порой казаться тяжеловесным в сравнении с такими его оставившими полные элегантности записи преемниками, как французы Пьер Фурнье, Поль Тортелье и Морис Жандрон, однако он наделяет эту утилитарную музыку величием, достоинством и, прежде всего, надеждой. Это в такой же мере изложение принципов исполнительства, в какой и программа ожидающего виолончель будущего.

12. Tchaikovsky: First Piano Concerto in B-Flat Minor (with Brahms: Second Piano Concerto)

Vladimir Horowitz, NBC Symphony Orchestra/Arturo Toscanini

RCA (Sony-BMG)/Naxos Historical: New York (Carnegie Hall), 6 and 14 May 1941 (and 9 May 1940)  [345]

Отношения отца взрослой дочери и его зятя достаточно хрупки, даже если отец не является итальянским ревнителем строгой дисциплины, а зять — евреем, геем и шизофреником. Однако слава требует, чтобы за нее платили, вследствие чего Артуро Тосканини и Владимиру Горовицу и приходилось вместе появляться как перед публикой, так и в записях. Впечатления, что в обществе друг друга они чувствуют себя уютно, как внешнего, так и музыкального, эти двое не производили никогда, однако в лучший их час, пришедшийся на исполнение концерта Чайковского в «Карнеги-холле» 1943 года, они сумели собрать 10190045 долларов в облигациях военного займа и заслужить личную благодарность президента Рузвельта.

Это ранняя из встреча, нервная и наполненная противоборством. После колоссальных вступительных аккордов, пианист отходит от ритма, установленного дирижерской палочкой, впадая в собственное трепетное и отзывающееся трансом состояние анархии. Дирижер делает все для него посильное, чтобы поддержать иллюзию своего контроля над происходящим, однако в Андантино второй части пианист с ликованием одолевает аккомпанирующие ему деревянные духовые и снова убегает вперед, заставляя оркестр задыхаться, поспешая за ним. Финал выглядит тяжелым вздохом катарсиса и создает впечатление, что семейные отношения удалось пусть и на краткий срок, но восстановить.