Мафия изнутри. Исповедь мафиозо

Я пригласил человек десять друзей из Палермо, а Козентино согласился быть шафером. На моей свадьбе у церкви стояли две «Джульетты» и другие дорогие автомобили. Так что перед родственниками я показался в лучшем виде. Но чего я не ожидал, так это подарка — пятьсот тысяч лир. Его преподнес не Козентино и никто из других «пиччотти» — каждый из них что-то подарил мне в соответствии со своими возможностями. А этот дар исходил от человека, с которым я еще не был знаком. Более того, я даже не знал о его существовании и о том, что в моей жизни он играет еще более важную роль, чем играли дон Пеппе в Муссомели, дон Чиччо в Рьези или Доктор в Корлеоне. Получить этот подарок было для меня честью, и, когда Козентино потихонечку мне его вручил, я прямо-таки растрогался.

— Благодарю от всего сердца, — сказал я ему и обнял.

— Это тебе на обзаведение.

Я отдал бы год жизни за возможность отвести в сторонку отца с матерью и показать им эту пачку новеньких десятитысячных ассигнаций. Но то было бы против правил, а я правила соблюдал, даже когда речь шла о родителях. Поэтому я ограничился тем, что сунул кое-что в руку матери, когда мы прощались. Но так я делал всегда.

В Чефалу́ мы пробыли четыре дня. Утром загорали на пляже, потом до отвала наедались рыбой, а после обеда и вечером гуляли. И это было нашим свадебным путешествием.

Я сказал, что война окончилась. Однако последствия ее еще ощущались. Отправили на поселение дона Пеппе Дженко Руссо — в какой-то городок на Севере Италии, все жители которого были против того, чтобы он там жил, — отправили туда, где его окружало презрение, а он вырос и состарился среди всеобщего уважения. Больше его я так и не увидел, а когда он скончался, не сумел выбраться на его похороны.

Правоохранительные органы продолжали без всяких улик хватать всех без разбора, лишь бы показать, что они существуют и на Сицилии еще что-то значат. Таких видных людей, о которых я был немало наслышан, как братья Рими из Алькамо, Гаэтано Филиппоне, как Винченцо Николетти, которого мне довелось видеть всего однажды в зоне его влияния — в Паллавичино. А потом и многих, с кем я был лично знаком или знал в лицо, в том числе одного моего друга по Корлеоне, некоего Бонанно. Говорили, что он перешел на сторону Корлеонцев: потому-то, мол, ему и удавалось столько времени оставаться в живых. Также были арестованы и многие из Корлеонцев: Леолука Багарелла, который был очень известным и достойным «пиччотти», Кришоне, Спарачо и другие. Взяли и Пьетро Торретту, друга Каватайо, который в Палермо был весьма могуществен. И наконец — кажется, это произошло в начале мая — квестор Мангано схватил прятавшегося в Корлеоне Лиджо. Я до сих пор помню напечатанную в газетах фотографию: растерянный Лиджо и от гордости надувшийся, как индюк, Мангано.

— Ну как, Джованнино, теперь можешь жить спокойно? — в тот же вечер спросил меня Козентино. Это была, конечно, шутка. О спокойной жизни не было и речи. Лиджо был болен, все знали, что ходил он с большим трудом. Но руки у него всегда были сильные, и даже сегодня, когда он вылечился и нормально ходит, руки у него по-прежнему действуют лучше ног. Правую его руку зовут Тото́ Риина, а левую — Бернардо Провенцано[43]

. В то время они оставались на свободе и скрывались, сегодня они все так же на свободе и скрываются от закона, как и тогда. Человека можно держать в тюрьме всю жизнь, но если руки его на воле и он может, как хочет, ими распоряжаться, это все равно что на воле и сам весь целиком.

Так разве мог я чувствовать себя спокойно?

Но продолжали меня преследовать не люди Лиджо, а легавые. Они просто не могли спокойно видеть, как я беззаботно прогуливаюсь, и сразу же, безо всякого предлога, спешили надеть на меня наручники. Однажды поздно вечером они вломились ко мне в квартиру с обыском. Меня не было дома. Вернувшись, я нашел белую как мел Нуччу, которая была так напугана, что даже не могла плакать. «Да что им от тебя надо?» — непрерывно спрашивала она. А я, чтобы подбодрить ее, отшучивался и уверял, что это, наверно, какая-то ошибка и я устрою скандал в квестуре. Как они смеют вот так врываться к людям? Но она меня не слушала, чувствуя, что здесь что-то не так, но не понимая, в чем дело.