Мафия изнутри. Исповедь мафиозо

«Невинный» — это автомобиль, который используют, потом немедленно возвращают обратно так, что его владелец даже не замечает, что машины какое-то время не было на месте. Для этого служат гаражи и авторемонтные мастерские, принадлежащие друзьям, — они всегда точно знают, когда владелец той или иной машины куда-нибудь уехал, когда должен возвратиться и нет ли риска, что вместо него за машиной придет жена или кто-то другой. Поэтому на «невинном» можно передвигаться без всяких опасений, а если нарвешься на контрольный пост — сказать, что машину тебе одолжил знакомый. Потом, когда возвратишь машину в гараж, друзья все проверят, подкрутят назад спидометр на сколько нужно километров и дольют бензин — ровно столько, сколько раньше было в баке. В случае же какого-то серьезного «прокола» от машины избавляются и заявляют о краже, что никого не удивляет, ибо в Палермо автомобили крадут даже из запертых на ключ боксов.

Утром в день операции я еще спал, когда раздался звонок. Я никого к себе не ждал. Стараясь не шуметь, подошел к двери и поглядел в глазок: это был Козентино, руки в карманах, с сигаретой в зубах. Он еще никогда не приходил ко мне. Он был человек компанейский, без всякого высокомерия, но домой к нам ни к кому не ходил.

Жены не было. Я отвез Нуччу в ее селение, так как мать у нее болела, обещав, что первый день Рождества мы проведем вместе. Она хотела, чтобы я приехал накануне вечером, к сочельнику, но я под каким-то предлогом отказался.

— Джованнино, ты спал? Конечно, сегодня праздник, но разве можно так долго дрыхнуть? — сказал, входя, Козентино. Я ответил, что хотел хорошенько выспаться, чтобы быть в форме, и он в знак согласия кивнул головой.

— Да, правильно, молодец. Вот что я хотел тебе сказать: вечером, часам к восьми, за тобой заедет в бар Тано…

Около полудня полил дождь. Я представил себе проселок, проходящий сквозь лакричную рощу. Подумал о грязи, темноте и холоде. Похолодало уже и в Палермо, где самый чудесный климат в мире: около Салеми мог выпасть снег. У меня была теплая куртка с капюшоном. Но подходящей обуви не было. Однако в кладовке должна была валяться пара старых резиновых сапог, которые я купил в одной лавчонке возле Собора, где продавали всякое военное обмундирование. Но разве я мог показаться в баре «Эден» в рождественский вечер в таких сапогах?

Тано явился минута в минуту. На нем были плащ и шикарные лакированные ботинки.

— Тебе не кажется, что ты немного легко одет? — сказал я. Он сделал гримасу.

— Вот увидишь, что разгуляется.

Однако чем дальше мы отъезжали от моря, тем дождь лил все сильнее и сильнее и протирать стекла приходилось каждые пять минут. Тано вел машину для такой дороги слишком быстро и в результате проскочил первую развилку. Когда же я ему об этом сказал, он обиделся. По-моему, он злился, что надел лакированные ботинки.

Когда мы вышли из машины и пошли пешком, дождь уже перестал, но земля под ногами превратилась в грязное месиво, было темно хоть глаз выколи, мы спотыкались и чуть не падали. Резиновые сапоги я принес в бар в пластикатовом пакете и переобулся в машине. У Тано был карманный фонарик, но мы решили зажечь его только в последнюю минуту — уже внутри домишки. Единственной проблемой было открыть дверь, но Козентино нам сказал, что она держится на честном слове: чтобы ее высадить, достаточно разок хорошенько хватить ногой.

Неожиданно тучи чуть разошлись и проглянула луна. Теперь мы хотя бы видели, куда ставим ноги, нас же из домика все равно никто не мог заметить, потому что одно из двух окон было заложено кирпичом, а другое забито досками. Эта развалюха напоминала заколоченный гроб. Тано взглянул на меня.

— Пойдем?

Я сказал, что, по-моему, следует вдвоем навалиться на дверь. Потом он включит фонарик, чтоб осветить мишень, а я выстрелю.

— Лучше стрелять будем оба, — сказал он и направился к домику. Однако, поскольку обе руки у него были заняты, на дверь он мог навалиться только спиной. Но при первом же прикосновении дверь сразу отворилась. Внутри воняло старой прелой соломой.

Тано зажег фонарик и осветил все углы. Я стоял совсем близко позади него и видел его достаточно отчетливо, но для полной надежности схватил его за плечо, приставил дуло пистолета к затылку и дважды спустил курок. Он отлетел к стене, и фонарик разбился о камень на полу. У меня была зажигалка. Боясь поджечь солому, я держал ее слишком высоко и почти ничего не мог разглядеть. Но и то, что увидел, было достаточно: у него было снесено полголовы.

По счастью, прибирать за собой не было необходимости. В Салеми кто-то уже давно улегся спать, чтобы в рождественское утро спозаранку выйти с большим мешком за плечами убирать мусор, чем пару раз, когда я был помоложе, приходилось заниматься и мне.

У въезда в Палермо я притормозил около телефонной будки. Мимо проносились машины, полные людей, возвращавшихся домой с рождественского ужина, усталых и довольных. Трубку снял сам Козентино. У него в квартире слышались веселые голоса и детские крики.