Маг и его кошка

Злая ирония – мои братья поменялись местами. И я снова рядом с тем, кому больше нужна поддержка и помощь.

– Джованни! – мой шепот повисает в темноте, за пределами освещенного фонарем круга.

В ответ – тишина.

Снова окликаю брата и слышу хриплый голос Уго: «Кто здесь?», а потом из соседней камеры сдавленное: «Фран, это ты?»

– Я, – подхожу ближе. – Как ты?

Джованни приникает к решетке. Мрачное и короткое «Жив».

Мы молчим. Я смотрю в знакомое и чужое лицо. Он выглядит измученным и помятым.

– Почему? – наконец спрашиваю я. – Почему, Джованни?

Жалкая улыбка:

– А был выбор?

– Выбор есть всегда! – горячо возражаю я.

– Когда мне было десять лет, мать сказала, что меня теперь зовут Риккардо, – мрачно отвечает брат. – Что я буду наследником. И что должен пока пожить в поместье Риччи. За меня все решили. Где ты тут видишь выбор?

Он говорит непривычно коротко и просто. Словно обычная церемонность спала с него вместе с чужим именем.

– Не тогда. Вчера.

– Я не стал бы резать тебя, Фран.

– А Риккардо?

Его лицо мрачнеет, губы сжимаются в тонкую полоску.

Из-за двери соседней камеры меня снова окликает Уго. Альберто велит ему заткнуться и дать поспать. Звуки оплеухи, короткая возня за стеной.

Тяжело говорить при свидетелях, но иной возможности не будет. Я и так нарушила все запреты, обманула отца и Элвина. Сейчас, пока они наверху решают судьбу пленников, я могу задать свои вопросы.

Мне нужно услышать, что скажет Джованни.

Чтобы принять правильное решение.

– Риккардо – несчастный безумный мальчик. Что он тебе сделал?

– Я его ненавидел, – говорит брат свистящим шепотом. – Все вокруг предназначалось ему – не мне. Титул. Земли. Похвала отца. Даже твоя улыбка.

– Твоя мать отняла у него все, – говорю я, и мне почти больно от жалости к Риккардо. – Даже разум.

Его смех полон горечи:

– Лучше бы она этого не делала. Ты не знаешь, каково это, когда тебя постоянно с кем-то сравнивают! И помнить: что бы ты ни сделал, все равно в глазах отца будешь хуже, чем придурок, который ходит под себя.

– Знаю, – говорю я ему ласково и грустно. – Все я знаю.

Кому, как не мне, знать, о чем речь? Наш родитель – великий мастер показать, сколь он разочарован. И я давно оставила попытки заслужить его любовь подчинением.

Как объяснить Джованни, что дело не в нем?

– Поэтому ты стал таким… культистом? – как ни стараюсь я смягчить свой тон, это слово звучит как плевок. – Из-за обиды на отца?

Я пришла не нападать, но спрашивать. И все же в моем голосе обвинение. Но Джованни принимает его смиренно. Кажется, он готов стерпеть куда большее, лишь бы я не ушла, не оставила его наедине с темнотой и тревожным ожиданием.

– Нет. Это тоже не я выбрал. Я ничего не выбирал, Фран. Понимаешь? Всегда выбирали за меня, – он в отчаянии бьет кулаком по стене. – Ты даже представить не можешь, как я ненавидел все это в детстве! Балахоны. Пение. Вонь эту. Прятаться ото всех.

– Зачем тогда было втягивать Уго, Орландо и Альберто? – Чем больше он оправдывается, тем больше я начинаю заводиться. Мне почти хочется, чтобы он оказался в чем-то виноватым. Потому что… ну нельзя же натворить столько всего и при этом быть жертвой?!

А брат снова не обижается.

– Я никого не привлекал. Они приняли посвящение в Фельсинском университете. Уго, скажи?

В соседней камере угрюмое молчание. Потом неуверенный голос Орландо:

– Мы не виноваты. Мы не хотели ничего дурного. Это… ну, как игра была.

– На старшем факультете половина школяров служили Хозяйке, – добавляет Альберто.

И снова Орландо:

– Это все сеньора Вимано.

Не выдерживаю – подхожу к окошку камеры Орландо, чтобы взглянуть в его лицо. Он отводит взгляд. Серый от страха, весь трясется.

– Я видела эту игру, – говорю ему. – Помнишь, как вы притащили меня в храм?

– Мы не знали. Все начиналось как игра, а потом…

– Мы не думали, что все будет так, – ноет в тон ему Альберто.

Поворачиваюсь к камере, где он заперт вместе с Уго. Альберто смотрит взглядом побитой собаки, Уго сжимает кулаки, хмурится исподлобья и молчит.

Мне становится противно. Отворачиваюсь. «Скажи им, что мы не виноваты, Фран», – в спину.

Возвращаюсь к брату и думаю, что он все же молодец. Он и Уго держатся достойно. Быть может, я высокомерна, но трудно сочувствовать тому, кого так корчит от страха.

Орландо и Альберто еще окликают меня вразнобой на два голоса, оправдываются, просят замолвить за них словечко. Наклоняюсь к решетке близко-близко, ловлю взгляд брата.

– Я не мог отказаться, Фран, – шепчет он одними губами.

– Ты мучил людей во славу Черной?

Он мотает головой:

– Нет. Я не мучил! Кровавая жертва нужна, только если просишь силы. И раньше… мать всегда делала это одна.

Северянин говорил что-то похожее. О том, что большинство культистов – балаганные шуты. Вроде Орландо и Альберто. И что Черной плевать на любые обряды.

– Но ты знал!

Брат отводит взгляд:

– Знал. Она любила повторять, что делает это ради меня. Чтобы я стал герцогом. И тогда, одиннадцать лет назад, с Риккардо. И потом…

– Потом?

– Бесплодие Руфины, – он называет имя моей первой мачехи. – И Лукреция. Мать не хотела, чтобы у герцога еще были сыновья.

Холодно. Отчего мне так холодно?