Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья

Пигафетта пишет, чем занимался он сам и члены команды «Тринидада», ожидая возвращения разведывательной партии. Сначала они пытались укрыться в гавани – не то в Байя-Инутиль, не то в одной из бухточек близ мыса Фроуард, потому что яростная буря опасно «носила их туда-сюда», а корабли-разведчики отнесло чуть ли не к самому входу в пролив. В течение четырех-шести дней вынужденного безделья, вызванного тщетным ожиданием «Сан-Антонио», моряки ловили «сардин», а затем снарядили поиски пропавшего судна «на всем протяжении пролива вплоть до самого выхода, через который он удалился»[593]. Пигафетта тут, как обычно, явно пребывал в собственном мире, где не существовало никаких страстей, кроме горячей преданности Магеллану, и был поразительным образом невосприимчив к ужасам и трагедиям, которые разворачивались прямо у него перед глазами. Он всегда мог найти время для радостей и удовольствий, а также для рыбной ловли. Хотя и не блистал описаниями, Пигафетта всегда готов был заметить красоту морей и проливов даже тогда, когда другими авторами воспоминаний овладевали страх и отвращение. Даже мятеж на «Сан-Антонио» – о котором, разумеется, он узнал только через несколько лет, так что его рассказ о нем ничего не стоит, – оставил его равнодушным: замечание о нем, вставленное в текст позже, удивительно бескровное и прозаичное. Однако он приводит достаточно правдоподобную деталь относительно того, что происходило в остальной флотилии. По его словам, «Виктория» была отправлена обратно чуть ли не к входу в пролив

[594], что неправдоподобно, на поиски пропавшего судна, но, ничего не найдя, должна была «водрузить на вершине невысокого холма флаг и зарыть под ним письмо в глиняном горшке» с информацией для «Сан-Антонио» о предполагаемом курсе остальных судов[595]

. Пигафетта, конечно, хотел создать у читателей впечатление, что Магеллан сделал для своих потерявшихся подчиненных все возможное, но и в принципе описанная процедура кажется достаточно здравой. Бесследная пропажа «Сан-Антонио» наверняка вызвала беспокойство и на остальных судах. Как правило, обычно для обнаружения отбившихся от флотилии кораблей стреляли из пушек и подавали дымовые сигналы с берега. То, что этого не было сделано, вызвало предположения, что корабль был потерян. Андрес де Сан-Мартин сказал Магеллану, что, по его мнению, «Сан-Антонио» дезертировал в Испанию[596].

Чтобы понять, что произошло на исчезнувшем судне, мы должны, сделав скидку на возможную недостоверность информации, обратиться к изложению событий членами его команды на допросе в Севилье, которому они подверглись, вернувшись в Испанию в мае 1521 года. В нашем распоряжении имеется лишь частичная запись допросов, поскольку допрошено было 70 человек и на каждого уходило по полдня. Ко времени составления сохранившегося отчета успели опросить лишь 31 моряка. Свидетельства полны предвзятости: все настаивали, что действовали в соответствии с приказами, пока понятное отчаяние не заставило их поступить по собственному усмотрению. Очевидно, эти свидетельства призваны были замаскировать то, что случилось на самом деле: на борту «Сан-Антонио» произошел мятеж, на капитана напали и заковали в цепи.

Согласно краткому резюме, подготовленному для епископа Фонсеки, который оставался главой Каса-де-Контратасьон, где-то в конце октября разведывательное плавание «Сан-Антонио» на юг дошло до 54,5 ° южной широты. Что произошло в следующие несколько дней – непонятно. Повествование возобновляется только с момента неосуществленного рандеву с «Консепсьон», после которого, как предположили свидетели, этот корабль вернулся к Магеллану. Они утверждали, что искали свои корабли на протяжении четырех или пяти дней, «а когда не нашли их, то все вместе решили повернуть на восток, на что указанный Алвару де ла [sic] Мескита возразил, дело кончилось дракой, во время которой указанный Алвару де ла Мескита ударил пилота Эстебана Гомеса [или Эстевана Гомеша в португальском варианте имени] и сам получил ножевую рану в левую руку, а затем этого Мескиту схватили». Обмен ударами между капитаном и штурманом вызывает вопрос, который часто возникает на детской площадке: кто первый начал? Очевидно, что приведенная дата ссоры – 8 октября – явная ошибка, поскольку противоречит всем остальным данным, но нельзя считать невозможным 8 ноября – дату уже после наречения залива именем Всех Святых. «И потом они вернулись прямо сюда»[597], – заключает севильский следователь.