Магическая Прага

Заступись за нас, Святой Ян,Брошенный к рыбам в речной ил!Грязь, что заполонила течение,

Все утопленники, которых оно несло,Окровавленные после бойни лохмотья,Все одежды, испачканные пороком,Вся гниль, что застряла в нем:

Все считает тебя своим исповедником[1168].

Словно мрачные тени из поэмы Незвала “Эдисон”, тени пьяниц, потерянных женщин, самоубийц, азартных игроков, дрейфуя, растекались по Влтаве от моста Легии до Карлова моста.

Этот памятник послужил прототипом множеству других памятников святому, которых набожные барочные скульпторы разместили на перекрестках дорог, на мостах, в тени липовых аллей, на мелких площадях по всей Чехии и Моравии[1169]. В начале xviii столетия, следуя примеру их земляка, который первый создал изображение Яна Непомуцкого, вся буржуазия, знать, все сословия и монастыри возжелали, чтобы на мосту была поставлена статуя в честь их покровителя (не бронзовая, а из песчаника). Так и появилась эта великолепная, единственная в мире глиптотека, которая, благодаря волнообразному движению вертикальных пластичных форм статуй вдоль тяжелого хребта перил, превратила мост в подобие величественного кентавра с множеством голов.

Глава 83

Ты помнишь самое начало весны, когда чайки возвращались на Влтаву с Махова озера, а пани Глохова доставала из сундука фландрийские кружева для летних платьев? А зима забивалась по углам молочных магазинов, прячась под холодными цинковыми прилавками, под покрытыми снежной корочкой гребешками крыш, в тенистых переулках Малой Страны. Светило соломенное солнце, пока еще слабо, как сквозь тусклое стекло, но очень скоро на Петршинском холме пышным цветом расцветут желтая форзиция, лилия и жасмин. От этого лихорадочного цветения – головокружительного, дурманящего, перехватывало дыхание. Почему-то при виде этого мимолетного цветения, столь контрастирующего с мрачной пражской атмосферой, на ум приходят строчки из Кафки: “Беспомощность весеннего амбара, весеннего чахоточного”[1170].

Стоял апрель, по воскресеньям мы на рассвете спускались вниз с Пражского Града. На островке Кампа все еще продавали горшки. Сейферт писал: “Горшечники стоят у прилавков, постукивают пальцами по кувшинам, а в руках охапки цветов”[1171]. От порыва ветра на реке появилась рябь. Уточки, которые прятались от зимних морозов под обжигающими струями, бьющими из Карловых Вар, с надутым видом плыли к ледоломам, защищающим арки Карлова моста. “Тихие психи”, рыбаки в лодках, покуривая трубку, невозмутимые, как водяные с картин Йозефа Лады[1172]

, забрасывали свои удочки в воды Влтавы. Достаточно было одного яркого солнечного луча, чтобы статуи святых на мосту озарились светом, вырвавшись из покрова зимней тьмы. Я вновь и вновь мысленно сбегаю вниз из Пражского града – это воспоминание навязчиво повторяется в моей памяти, как “назойливые” линии Франтишека Купки[1173], что перекручиваются и искривляются вместе с улочками, в жажде любви.

Строительство моста, соединяющего Малу Страну со Старым городом, началось еще в июле 1357 г., то есть в период правления Карла IV[1174]. Его конструкцию придумал швабский архитектор Петр Парлерж, который прибыл в Прагу в 1353 г., чтобы продолжить работы по строительству собора Святого Вита, начатые Матьё (Матиашем) Аррасским. Предыдущий мост, возведенный в 1157–1172 гг., по всей видимости, итальянскими каменщиками по приказу королевы Юдиты, супруги короля Вацлава II, был разрушен наводнением в феврале 1342 г. Для строительства моста вместо обычного мергеля использовали более долговечный камень – песчаник из города Негвизды: ходят слухи, будто, чтобы сделать раствор более прочным, жители города Вельвары посылали сумки и корзины с яйцами, а жители Унгошта – сыр и творог[1175]. Веками путешественники любовались его длиной, его изгибом у Малой Страны, его шестнадцатью арками, остроконечными готическими башнями, этими чудесными компактными призмами со стрельчатыми воротами и со шпилями на крышах, со статуями на консолях, гербами, зубчатым орнаментом и гребнями крыш.