Магическая Прага

Но продолжается это недолго. Вскоре святые становятся на свои привычные места и вновь напоминают могильные памятники. Мрштик писал: “По обеим сторонам моста они вырастали из пустоты, словно черные трупы”[1205]. Теперь они напоминают восковые фигуры, без тени оживлявшего их пафоса, изысканно одетые фетиши, злобно усмехающиеся святые пугала. Вычурность, триумфальность, величественность этих церковных облачений сменяются полной противоположностью – смесью бренности, траурности, опьянения небытием – резким запахом смерти. Среди статуй есть некоторые, напоминающие жутких мумий, хранящихся в открытых гробах в больших криптах находящейся неподалеку Святой Марии Победоносной[1206]

, построенной в испанском стиле. С вершин Пражского Града один актер (по всей видимости, Радован Лукавский) в огромный мегафон читает поэму “Что есть Бог? Что есть Человек?” (1658) иезуита Бедржиха Бриделя[1207] – поэму, в которой противопоставляются червоточащая ничтожность наших бренных глиняных тел, худоба постников и бесконечная власть и мощь Господа.

И в этот момент – неожиданный сильный порыв океанского, а не речного ветра, из тех, что вздымали волны к звездам, а огромные каравеллы Ост-Индийской компании – ко дну. Во время этой бури, имитирующей так часто описываемые в чешской барочной литературе ураганы[1208]

, все статуи произнесут молитву “repulisti me domine” (“очисти меня, Господи”), святые из песчаника исчезнут, отчего мост совсем опустеет и станет призраком, точно монастырь в Спаццавенто[1209].

На восходе статуи, вернувшиеся на свои постаменты, вновь приступают к своим речам и проповедям, акробатическим номерам и полетам в потусторонний мир, а прохожие с огромными тюками бредут по этому речному коридору, рассеянные, хмурые, не обращающие никакого внимания на это литологическое кабаре. Сквозь облака пробивается луч солнца, и пока чайки набирают высоту, чтобы потом ринуться вниз головой, солнце, как писал Голан, “просачивается меж зубов статуй”[1210]

. Рыбаки, местные “тихие психи”, в своих речных челноках забрасывают удочки в воду[1211]. “Там, на реке, – пишет Кафка в своих дневниках, – плавали лодки, рыбаки уже забросили удочки, день был пасмурный. На набережной молодые люди облокачивались о парапет, скрестив ноги”[1212]

. Берега будут кишеть этими пражскими зеваками и бездельниками, которые только и делают, что что-то рассматривают, этими обездвиженными пилигримами, которые чего-то ждут. Вверх и вниз по бульвару будет прохаживаться странный тип в старомодном цилиндре и продавать свои книжонки, выкрикивая: “Захватывающие истории! Захватывающие истории! Турок с моста. Экстаз святой Лютгарды”.

Глава 86

Магическая Прага: сборище и склад хлама и реликвий, старых орудий, груда отбросов, блошиный рынок, ярмарка всякого барахла и рухляди. Не случайно начиная еще с xvii века блошиный рынок кишел в самом центре чешской столицы, посреди Старого города, за стенами гетто. Со своих лотков наперебой кричали лавочники, скупщики золота, предлагая прохожим обувь, золотые и серебряные монеты, часы, шляпы, кинжалы, попугаев, клетки с канарейками, домашнюю утварь, старинные Библии, инкунаболы, книги, шубы и длинные халаты. Здесь в xvii веке сбывал свои картинки за один дукат художник Норберт Грунд[1213]. Торговцы продавали блины, свинину, горох со свиными шкварками, доставая свои дешевые лакомства половником из котлов на колесиках. Толпа любопытствующих зевак бродила по улочкам и небольшим площадям, перегороженным обшарпанными деревянными бараками. В эту давку затесались бродяги, попрошайки и нищие.

Хотя от этой магии старого блошиного рынка мало что осталось, в сущности, для Праги осталось характерным постоянное кишение. До сих пор, как пишет Грабал, на месте былого рынка “у продавщиц лент от носа разлетаются цветастые ленты, когда их отмеряют с помощью локтя, у зеленщиц каждый день на верхушке шляпы вырастает зонтик… у цветочниц в карманах, как у кенгуру, тюльпаны всех возможных цветов… попугайчики бьются в клетках, словно поэтические метафоры”, а старушки “с лицом, испещренным всеми знаками зодиака, с двумя кусочками кожи сервала вместо глаз… выставляют несусветную дребедень: одна продает зеленые розы из перьев, шпагу адмирала, клавиши для аккордеона, другая предлагает военные шорты, полотняные ведра и чучело обезьяны”. До сих пор “здесь воняет новорожденными, отсыревшими соломенными тюфяками, уксусом и коноплей”[1214].