Магическая трубка Конан Дойла

Лето мы обычно проводим вдвоем с Гошей. Алекс наезжает в Дельфинью бухту лишь на выходные, а отец с мамой заглядывают к нам крайне редко, и мимолетные встречи с Толиком поначалу мне даже казались забавными. Тем более что этой весной Граб женился, и теперь, отправляясь на пляж, я прохожу мимо его бунгало и, пряча глаза, торопливо киваю не одинокому холостяку, а дружной семейной паре. Молодую жену Граба зовут Настя, и в первое время она пыталась было завести со мной дружеские отношения, набиваясь составить компанию в ежедневных прогулках по горам. Но, хотя имя ее нежное и мягкое, точно шелком выстланное, я чувствую острую как бритва фальшь в Настиных глазах, когда, думая, что я не вижу, она рассматривает меня из-под опущенных длинных ресниц, точно диковинную зверушку.

Тогда ее лисья мордочка перестает быть красивой и принимает брезгливое и хищное выражение, словно она выбирает момент, когда можно будет сделать бросок и разделаться с неуклюжей тварью. Настя, несомненно, моложе и красивее меня. Она обладает роскошными медными волосами, изящной фигурой и тем непередаваемым шармом, который сгибает мужчину в бараний рог, лишает воли и навеки превращает в раба. И когда одним тихим июньским вечером ее Толик постучался ко мне в калитку, чтобы остаться на ночь, я не смогла его прогнать. Ведь из нас двоих он выбрал меня. Меня, а не ее!

Так мы и стали с Толей близки, хотя я не чувствую в присутствии Граба ничего, кроме панического ужаса. Если прикосновения флегматичного мужа мне просто противны, то объятия и ласки пахнущего кабаном любовника вызывают жгучее омерзение. Когда он касается моей груди, меня буквально колотит дрожь, но, закрывая глаза, я каждый раз, вспоминая наставления психотерапевтов, делаю титаническое усилие, прежде всего пытаясь доказать самой себе, что я обычная женщина, а не моральный урод, кем меня, несомненно, считает Настя. Да и другие тоже.

А вчера мое омерзение к Толику усугубилось еще и презрением. Граб пал так низко, что потребовал денег. Денег у меня нет и никогда не было, ибо я ни разу ничего в своей жизни не купила, кроме разве что злополучного билета на тот трамвай. Правда, дом у моря оформлен на меня, и даже документы лежат в моей тумбочке, но я никогда ничего не продавала и плохо себе представляю, как это делается. Я сходила к Марине и забрала у нее всю наличность, которую отец выдает ей для прогулок с Гошей. Когда я отдала купюры Толику, он смерил меня таким взглядом, словно я издеваюсь над ним.

— Этого мало, Лиза. Очень мало. Завтра ты сходишь к отцу и возьмешь у него еще денег. Не какие-то три тысячи, которые ты мне сейчас принесла. — Он небрежно кинул банкноты на подоконник. — А полтора миллиона рублей. Полтора миллиона. Ты поняла меня, Лиза?

Толик меня пугал, и я сказала, пятясь к стене и плохо понимая, о чем он говорит:

— Уходи!

Кто живет под потолком? Гном. Как встает он по утрам? Сам. Граб встал с кресла. Высокая спортивная фигура в цветастой гавайке и широких синих штанах четко вырисовывалась на фоне белоснежных обоев. Во всем доме обои белые, ибо в рисунках на стенах мне видятся чьи-то злые глаза, следящие за каждым моим шагом. И мебели почти нет. Я неуклюжая, и все время что-то ломаю. Алекса это выводит из себя, и он старается бывать здесь как можно реже. Еще его сердит, что, когда не гуляю по горам, я не слезаю с беговой дорожки, словно убегая от всего плохого, что меня подстерегает на каждом шагу. Когда я бегу, я ни о чем не думаю, и на душе становится спокойно и хорошо, как в раннем детстве, когда я жила без нее. Без ДРУГОЙ ДЕВОЧКИ. Толику же все равно, какие у меня обои. Он приходит в мой дом, сдергивает с беговой дорожки и сразу же тащит в спальню, а остальное его не касается.

У него есть борода? Да. А манишка и жилет? Я сразу поняла, что Граб не думает со мною шутить. Забранные в хвост черные кудри открывали его нахмуренный лоб. Впалые щеки побагровели, и обычно голубые глаза казались белыми на загорелом до черноты лице. Раскачиваясь из стороны в сторону и шумно дыша, Толик неторопливо приблизился ко мне и, размахнувшись, дал звонкую пощечину. Затем еще одну. И еще. Он мог бы меня убить, если б захотел.

— Не смей, слышишь! — прошипел он, сжигая меня взглядом. — Не смей, тупая тварь, мне указывать, когда и что делать! Я уйду, когда захочу! А пока я хочу трахнуть тебя! И, если не хочешь проблем, завтра к десяти утра ты принесешь мне деньги!

Кто с ним утром кофе пьет? Кот. Он грубо рванул меня за руку, развернув спиной к себе, содрал шорты и овладел мною, как разъяренный бык обмирающей от ужаса телкой. В тот момент я полагала, что это худшее, что может со мной случиться. Теперь вижу, что ошибалась. Это было вчера. Вчера. Маленький Гоша! Как я могла забыть?

— Что ж, спасибо, Кузьма. — Я стряхнула с себя воспоминания. — Отчего-то мне кажется, что помощь не помешает.