Магическая трубка Конан Дойла

Однако на этот раз стишки не действовали. Гошка продолжал рыдать. Идущий следом Кузьма неторопливо приближался к нам.

— А пойдешь с мамой, если подарю тебе трубку? — вдруг спросил студент. — Как у Скрута?

Гоша перестал плакать и кивнул, с интересом посмотрев на собеседника. Ободряюще улыбнувшись, Кузьма пошел быстрее. За ним тронулась и я, таща, точно на буксире, за собой Гошку. Верный данному слову, малыш пусть нехотя, но все-таки двинулся следом за нами. Он ухватил меня за палец и сосредоточенно топал по гальке. Вскоре галька сменилась асфальтовым покрытием — мы вышли на проезжую дорогу, ведущую к дому отца. Иногда по горному серпантину проезжала машина, и тогда я делала шаг в сторону обрамляющих шоссе кустов, втягивая сына за собой в укрытие. Кузьма с дороги не уходил, бравируя своей отвагой и давая машинам возможность проноситься сквозь него.

Рядом с «Чайкой» гном замедлил шаг и поманил Гошу к забору. Главный вход виднелся впереди, но мы, не доходя, свернули к зарослям акации. Подошли к бетонному столбу и на основании его увидели терракотовую трубку в форме львиной головы.

— Ну вот, малыш, — выдохнул Кузьма. — Бери.

Гоша шагнул к забору, взял с тумбы трубку и, зажав в кулачке свой трофей, не глядя по сторонам, двинулся вперед, к дому деда. Теперь у него была Трубка Скрута! Вдруг, споткнувшись, Гоша упал, стукнув трубку о камень.

— Ты, брат, поосторожнее, — сурово заметил Кузьма. — Это знаешь какая трубка? Намоленная. Бывают намоленные иконы, а у меня такая вот волшебная трубка. Силу имеет невероятную. Раньше принадлежала одному великому духовидцу.

— Кому же? — заинтересовалась я.

— Это не важно, — поморщился он. — С ее помощью я многое могу. Без нее тоже могу, но с ней я практически всесилен. Так что береги эту трубку, брат. Крепче держись на ногах. Не падай больше. А спросят, откуда она у тебя, отвечай — Кузьма дал.

— Кузьма дал, — повторил Гошка и улыбнулся.

Уже окончательно рассвело, когда мы дошли до дома моих родителей, и я принялась колотить в ворота. Гном, по своему обыкновению, остался стоять в стороне, на случай если снова откроет охранник в измененном состоянии сознания и увидит всю нашу троицу. Но открыл отец. Широко распахнув калитку, он стоял и смотрел на внука, и по лицу его было видно, что папа не знает, что и подумать.

— Гошенька, как же ты один дошел? — пробормотал он, подхватывая малыша на руки. — Неужели сам? А что это у тебя в ладошке? Ну-ка, дай посмотреть!

Гоша, не разжимая руки, протянул кулачок с сокровищем деду под нос. Вглядевшись в львиноголовую чашу трубки, отец переменился в лице и чужим, незнакомым мне голосом спросил:

— Это где же ты взял?

— Кузьма дал, — чуть слышно прошептал Гоша.

Я увидела, как отец, всхлипнув, торопливо поставил Гошу, схватился за сердце и медленно осел на землю. И в тот же миг над его беспомощным телом поплыл дублирующий туманный контур, точно повторяющий очертания фигуры. Затаив дыхание, я смотрела, как точная копия отца, сотканная из тумана, покинув неподвижное тело, медленно поднимается на ноги и делает шаг ко мне. Не зная, как себя вести, я бросилась к распластанному на земле телу, но с тем же успехом я могла бы попытаться оказать помощь умирающему на экране киногерою. Упавший папа был сам по себе, я сама по себе, и наши плоскости никак не пересекались. Гоша прижался к моим коленям и громко заревел, переводя испуганный взгляд с лежащего на земле дедушки на дедушку другого, медленно идущего в его сторону. Выбежавший на шум охранник, заступивший на смену этим утром, кинулся к хозяину, не обращая внимания на завывающего Гошу, так и не выпустившего из рук заветной трубки.

— Радий? Полонский? Ты? — в голосе отца звучала искренняя радость.

Сотканный из тумана отец обошел меня и двинулся к Кузьме. Полонский? Я слышала о Радии Полонском много лет, и все время папа говорил о своем лучшем друге как о человеке незаурядном. Часто отец вспоминал, что его друга в институте называли Кузьмой. Кузьмой Могильным. Как-то на лекции по русской литературе они сидели на последней парте и горячо спорили о сбежавшем на запад хоккеисте. Отец доказывал, что спортсмен не имел права бросать свою страну, Радий придерживался диаметрально противоположного мнения. Они ругались так громко, что преподаватель, рассказывающий о творчестве Козьмы Пруткова, прервал пояснения и поднял Полонского с места.

— Будьте так добры, повторите, что я только что сказал? — прищурился он сквозь толстые стекла очков. Вырванный столь грубым вмешательством из хоккейной стихии, Радий торопливо выпалил:

— Вы сказали, что образ Кузьмы Могильного пародировал литературное эпигонство.