Магический бестиарий

Я им плел, как они мне нравились сразу обе, и как не нравился электричка.

– Хорошо, что хоть сейчас раскололся, – сказала Света, но как-то особо, двухголосо, будто и Тома ей вторила на полтона ниже.

– А что «электричка»? Сделал «дело» – и в депо-лимпопо.

«Делу», как я понял, уже полных надцать лет.

– А как «дело» кличут?

Он оказался моим тезкой. Учится в медучилище.

– На охушера, – сострил я опять не очень уместно.

Они переглянулись. «Дело» был обожаем. Вся челночная возня только ради него.

– Ради него, – сказала одна.

– Него одного, – сказала другая.

«Ради одного», – сказало мое внутреннее я своему еще более внутреннему ю.

Утром я продраг глаза. Поезд продирался к вокзалу через всякую полуразвалившуюся пригородную ботву, как пьяный гость к дачному сортиру. Они засобирались. Я обратил внимание на естественную разделенность их общей жизни.

Косметички, мазилки, гребешки – Света.

Гладкий зализ. Сокрытие примет – Тома. Она, когда курит, зажимает фильтр зубами. Щурится по-охотничьи.

Когда мы ночью выпивали, она выкрикнула, оборотясь к Свете, гортанно, как птица: «Не смотри на меня! Не смотри, ты слышишь! Слышишь, ты!»

Она стала мосластее, сильнее проступили все ее сочленения, стало понятно, как она сделана и что состоит из жил и плохо развариваемого мяса. Колени, локти, заострились скулы. Суповая курица.

Но нет, хуже она не стала.

В ней рельефнее выступила трагическая личина, и когда она вдруг задумывалась, то лицо ее делалось грустной маской отощавшего Пьеро.

Вот только разрез губ совсем не пьянящий, а сухой и жалкий с выраженными поперечинами складок по углам. Незавершенное строительство.

Ну а Света стала совсем Мальвиной, вечно оправляющей рюши, кружево, блонды, оборки и оторочки. Будто утренник, и она прочитает стишок о непорочно зачатом Ильиче-младенце.

И кавалерист-девица рядом.

Нет.

Андрогин-знаменосец.

***

Как догадывается любезный читатель, наша встреча состоялась примерно через неделю. Конечно, мне позвонили, и я, конечно, улизнул с мамочкиной дачи, разрываясь от любопытства. По дороге через лес и поле я, конечно, пачкался малиной из размокающего кулька.

И, конечно, я накупил веселого «Асте-Спуманте», этой дешевой итальянской шипучки, ее смешливыми волнам тогда была залита вся провинция. Этой шипучей головоломкой. Этой головоломной шипучкой. Выберите нужное. Почему-то до вин Папского замка виновозы тогда не доросли.

И вот я у дверей в обычном собачьем районе, в обычном доме, кавалер с розами, конфетами, и ведром Спуманте. Как в пьесе. Тычусь в пипку звонка носом. Вспоминаю, что носами целуются добрые изнутри дикари на островах Линезии.

Конечно, я был встречен по литерной категории, даже не по первой!

Просто veri-veri VIP!

Но я, честно говоря, сперва не понял, к кому я попал в гости, к Томе или Свете. Квартира очень хорошая, если бы не нечеловеческая похабная даль. Вид из высокого окна невероятный – Волга и Заволжье в жидкой жаркой дымке. Завитки островов. Эротика горизонта.

В квартире три комнаты: одна, судя по вампирическим постерам и гитарно-мотоциклетой амуниции, – тезкина, и он, само собой, в недельном отсутствии.

– Что, «дело» в депо? – как-то глупо поинтересовался я.

Есть еще двуспальная спальня и аналой телека-видика в красном углу гостиной. Квартира, конечно, Томина, но Света порхает, вынимая тарелки-рюмки, и нося недостающие детали из кухни, вовсе не как гостья.

Это был не ужин, а полный малаховец. В трех томах. С золотым тиснением меня с двух сторон. Справа – Света, слева – Тома.

Мое Спуманте повеселилось вволю.

Мне была рассказана печальная сага о надцати годах, развернувшаяся вдали моих очей, чему я только тихо порадовался.

Одним словом, они организовали лавочку, и, конечно, это все Тома, Света бы никогда сама не смогла, но вот продавать на рынке у нее хорошо получается.

И я вспомнил, как Светик собирала взносики всех марок, сортов, свойств и расцветок – на памятники такие, на профсоюзы сякие, на комсомол, на литрбол, освод, окорот и т. д. Отказать ей в двух или десяти копейках или даже в пятере было невозможно.

Мы пили кофе, ели конфеты, и снова закусывали заливной рыбой и пирожками с гуськом, и выпивали опять – то того, то этого, и я только просил не убирать со стола, так как страшно этого не люблю – карету такого-то, разъезд, конец…

И мы танцевали – сначала тройные неконтактные топтально-тряские бонни-эм танцы нашей юности. И позже я, шаркая, джодасенил, слившись с нервно-жесткокостной Томой и прильнув к мягко-теплотелой Свете.

В общем, программа нашего огонька явно подходила к завершению или кульминации.

И я подчеркнул нужное.

Но вдруг Тома закричала, как тогда в купе:

– Ну, ты, дура, он не останется!

«Очень даже останусь!» – ответило любопытное внутреннее я, моей другой половине, произнесшей любезно вслух:

– Почему? Отнюдь, не откажусь.

– Вот видишь, Томик всегда о людях худшего мнения, чем они того заслуживают. Ведь он душка и все понял еще в поезде, – сказала мне, мягко сияя глазами, Светик. Но говорила она это рядом стоящей Томе.

– Душка все понял еще на вокзале, – сказало мое я другой моей половине вслух.