Магия Отшельничьего острова

Однако дядюшка Сардит продолжал нудить по поводу неточной подгонки двух уголков или плохой сочетаемости разных видов волокон и без конца устранял мелкие недоделки, которых никто, кроме него, все равно никогда бы не заметил. Эта чрезмерная, нагоняющая тоску скрупулезность убедила меня в том, что с головой у меня все в порядке, а ежели мне неохота провести всю жизнь, добиваясь точного совпадения резных узоров по разные стороны столешницы, это еще не означает, что я умалишенный. Коли Колдару охота, пусть он этим и занимается. А мне сдается, что в жизни можно найти занятие и поинтересней. Столярное ремесло на поверку оказалось ничуть не лучше гончарного, но неужто нельзя противостоять хаосу таким манером, чтобы не умирать при этом со скуки?

Итогом такого рода размышлений стало то, что я ничуть не огорчился, когда спустя несколько дней тетушка велела мне собирать вещи. Только спросил:

— Куда отправляться-то?

— Первым делом — на обучение. Не думаешь же ты, что Мастера просто вручат тебе посох, карту да котомку со снедью и спровадят на корабле незнамо куда?

Честно говоря, нечто подобное мне в голову приходило, но тетушке я в этом не сознался.

— На обучение так на обучение. Но, надеюсь, мне будет позволено попрощаться с родителями.

— Конечно, Леррис! А как же? Не такие уж мы варвары. Можешь побывать дома, но имей в виду — ты теперь не подмастерье и за себя отвечаешь сам. Тебя и еще нескольких школяров Мастера будут ждать в Найлане послезавтра...

— Ого, путь-то не близкий... — заметил я, надеясь услышать, что Мастера предоставят подводу или фургон. У меня завалялось несколько серебреников, но не было ни малейшего желания тратить их на поездку по Главному тракту. — Пешком до Найлана топать день напролет.

— Это точно, Леррис, — кивнула тетушка. — Но ты, надеюсь, не вообразил, будто Мастера сами явятся к тебе?

Я хмыкнул. Тетушка улыбнулась и склонила голову, словно намекая, что солнечное утро проходит быстро и ежели я хочу и дома побывать, и в Найлан ко времени поспеть...

— Э! — сообразил я. — Послезавтра-то послезавтра, а к которому часу?

— Примерно к полудню, но коли чуточку припозднишься, строго не спросят.

Вот ведь что чудно — и улыбалась она вроде бы как обычно, и говорила так же добродушно, но... но почему-то казалась мне то ли ростом выше, то ли просто значительнее, чем раньше. А почему, этого я не сказал бы, хоть меня режьте. Как не мог сказать, почему работа с деревом нагоняет на меня смертную тоску.

— Пожалуй, мне пора, — пробормотал я. — Завтра-то, чтобы поспеть к сроку, придется встать спозаранку.

Она кивнула.

— Раз ты пойдешь домой, прихвати от меня пирожков для своих родителей. А новые сапоги, дорожное платье и плащ лежат в твоей комнате, на постели.

Я сглотнул. Надо же, собрался в дальний путь, а об одежде и обуви не подумал. Впрочем, мне казалось, что рабочая одежонка и башмаки сгодятся и для самого сурового путешествия.

— Спасибо, — я опустил глаза. — Мне бы попрощаться с дядюшкой.

— Он в мастерской.

В своей комнате я обнаружил не только сапоги и дорожную одежду, но и посох из самого прочного, самого гладкого и самого черного лоркенового дерева. Судя по отсутствию украшений и идеальной простоте формы, он вышел из рук дядюшки Сардита, наверняка доводившего изделие до ума не один месяц. Скрепы из вороненой стали на обоих концах посоха были утоплены в выемках, так точно подогнанных по размеру, что темный металл почти сливался с такой же темной древесиной.

Взяв посох в руку, я нашел, что он наилучшим образом подходит мне и по длине, и по весу.

Решив переодеться, я огляделся в поисках старой парусиновой котомки, где хранил одежонку, в которой явился к Сардиту определяться в ученики. Конечно, тот наряд мне уже не годился: за два года я вырос и заметно раздался в плечах. Некоторые считают, будто работа столяра или резчика не так развивает мускулы, как, скажем, работа ворочающего бревна плотника. Но такие суждения проистекают от невежества. Чем тоньше работа, тем она тяжелее и тем большей требует силы. А коли тебе достался такой придирчивый наставник, как дядюшка Сардит, то волей-неволей приходится проявлять еще и смекалку.

Вместо старой котомки я обнаружил заплечный мешок из какой-то неизвестной мне грубой, очень прочной и плотной ткани. Как мне показалось, тускло-коричневый цвет придавала материи не краска, а пропитка — некий состав, делавший ее непромокаемой. Мне подумалось, что дядюшка с тетушкой, наверное, сильно переживают из-за того, что не смогли сделать меня толковым ремесленником. Переживают, потому и расщедрились на такие прекрасные подарки: и чудная торба, и великолепный посох, и славная одежка — пусть неброская, темно-коричневого цвета, но зато удобная и ноская.