Маяковский без глянца

Беллетристики не признавал совершенно. Философия. Гегель. Естествознание. Но главным образом марксизм. Нет произведения искусства, которым бы я увлекся более, чем «Предисловием» Маркса. Из комнат студентов шла нелегальщина. «Тактика уличного боя» и т. д. Помню отчетливо синенькую ленинскую «Две тактики». Нравилось, что книга срезана до букв. Для нелегального просовывания. Эстетика максимальной экономии.

Людмила Владимировна Маяковская (1884–1972), сестра В. Маяковского, художник по ткани:

У нас сохранилась переплетенная Володей книга Токвиля «Старый порядок и революция» и два сборника брошюр. В одном из них объединены: Ф. Энгельс «Крестьянский вопрос во Франции и Германии»; М. Шиппель «Профессиональные союзы рабочих»; З. Ф. Зейдель «Нормальный рабочий день»; К. Каутский «Воспоминания (Автобиография)»; Ф. Лассаль «Гласный ответ Центральному Комитету, учрежденному для созвания общего германского конгресса в Лейпциге.

Николай Иванович Хлестов:

Когда я поселился у Маяковских, Володе было шестнадцать лет. Это был не по годам развитый, начитанный, одаренный юноша. В его библиотеке я нашел сочинения Некрасова, Толстого, Гоголя, Горького, Достоевского, Чехова, Ибсена и других классиков литературы; книги по философии и политической экономии – сочинения Фейербаха, Дицгена и других авторов, а также учебники по алгебре, геометрии, физике, литературе, латыни, по немецкому языку.

Давид Давидович Бурлюк:

Маяковский с жадностью, как сухая земля во время ливня, временами, периодами набрасывался на книгу. Читал запоем.

Владимир Владимирович Маяковский. Анкета «Писатель и книга», 1926 г.:

1. Имеется ли у Вас личная библиотека. Если да, то сообщите количество томов.

Библиотека общая с О. М. Бриком. 1000–1200 книг.

2. Какой состав Вашей библиотеки? В чем особенность личной Вашей библиотеки? Что в ней преобладает (беллетристика, история, социология и т. д.)?

Теория литературы и социология.

3. Давно ли Вы собираете свою библиотеку?

Всегда имели книгу. <…>

6. Ваше отношение к собирательству книг?

Хорошо, если нужны для работы. Коллекция неразрезанных книг отвратительна.

7. Книги и Ваша литературная работа?

Иногда книга помогает мне, иногда я – книге.

Василий Абгарович Катанян:

Удивительный книговорот <…> представляла собой эта библиотека. Книги появлялись, разрезались, читались, перекочевывали с ночного столика на полки, уступали свое место другим, меняли соседей, снова возникали на столе, дарились тем, кому они были нужны, некоторые уходили к букинистам, но вместо них каждый день появлялись новые и новые и начинали свою беспокойную жизнь в этом доме. Их было все больше и больше, они уже выпирали из тесных комнатушек, где мебель нужно было заказывать по мерке, потому что ничего не влезало. В конце концов они распространились и на холодную лестницу. Зимой Осип Максимович надевал шубу, снимал большой висячий замок, запиравший скрипучий шкаф, и устраивал на поселение новых жильцов, а кое-какие старые въезжали обратно в теплую квартиру.

Николай Павлович Смирнов-Сокольский (1898–1962), актер, библиофил и библиограф:

Мне в те дни посчастливилось, и я приобрел у одного старого библиографа его довольно значительную коллекцию альманахов и сборников XVIII и XIX столетий… За столом разговор некоторое время вертелся вокруг этой моей находки. Единомышленников по книжному собирательству не было, ни одного, и все «испытанные остряки», во главе с самим Владимиром Владимировичем, подтрунивали над моей «страстишкой», называли меня «старьевщиком», «шурум-бурумщиком» и так далее. Поэт громогласно процитировал самого себя:

Ненавижу всяческую мертвечину –Обожаю всяческую жизнь!..

Мне с Маяковским было по дороге, но в пути он предупредил меня, что идет прямо ко мне.

– Зачем, Владимир Владимирович? Четвертый час ночи!

– А вот посмотрю, что за дрянь вы там накупили…

Зашли в номер. Альманахи и сборники были разложены у меня корешками вверх на огромном диване, на креслах, на полу. <…> Удивленный до крайности, я подсел к Владимиру Владимировичу и в ту же минуту имел удовольствие убедиться, что его знаменитое «Ненавижу всяческую мертвечину» – к старой русской книге, к ее творцам и создателям никакого отношения не имеет. Он не только уважал и любил старую книгу, но, что гораздо важнее, хорошо ее знал.

Об имеющихся у меня альманахах и сборниках, об участвовавших в них поэтах и писателях он рассказал мне больше, чем знали многие специалисты.