Майор из Варшавы

Вблизи дом казался приземистым, беленые стены скрадывались темным свесом крыши, и только деревянные балясины входа хорошо прорисовывались на сером фоне. Где-то за углом звякнула цепь, и, не дожидаясь, пока собака зайдется лаем, пан Казимир подтолкнул Вукса.

– Давай, Владек, стучи.

На стук долго никто не откликался, и только неугомонный пес, гавкая, гремел цепью. Наконец за дверью послышалась возня.

– Ну, открывай, Гнат, открывай! – насмешливо приказал пан Казимир и потянул дверь на себя.

– А це вы… Прошу, прошу… – Гнат, сам открывший дверь, услужливо кланялся, отступая в глубь коридорчика.

Оставив Рыбчинского на крыльце, пан Казимир и Вукс пошли за ним и очутились в низкой горнице с лавками вдоль стен. В переднем углу над лампадкой теснились иконы, украшенные дешевой фольгой, а посередине комнаты, на дощатом столе, светила семилинейная керосиновая лампа с надбитым стеклом. Фитиль ее слегка косил, и язычок пламени завивался с одной стороны струйкой копоти, тянувшейся к отбитому краю.

– Ну, принимай гостей, Гнат, – пан Казимир уверенно шагнул вперед и сел на лавку, покрытую домотканым рядном.

Хозяин засуетился, явно порываясь поставить что-то на стол, но майор жестом вернул Гната на место.

– Подожди, успеется, сначала дело.

– Справа? – как-то неуверенно протянул Гнат и покосился на Вукса, подпиравшего спиною дверной косяк.

– Ну да, дело, – подтвердил поручик. – И не метушись, а то знаешь, Гнат, скажем немцам, что ты наш, они тебя и повесят!

– Чого мени метушитись? – Гнат сразу обмяк и опустился на лавку.

Пан Казимир, отметив про себя поведение Гната, внушительно начал:

– Мы присмотрелись к тебе, Гнат. И потому прямо скажем: раз Украина – для украинцев, то само собой Польша – для поляков…

Сейчас майор сознательно напускал тумана. Он знал, от того, что скажет Меланюку Гнат, будет зависеть и то, что скажет сам «пан»…

Услышав об Украине для украинцев, Гнат стрельнул глазами, и пан Казимир, поняв, что рыбка клюнула, уверенно продолжил:

– Так что, сам понимаешь, нам с вами делить нечего. Тем более, мы отсюда уходим. Да, тот самолет, что ты искал, в лесу валяется…

– А що?.. – Гнат поднял голову. – Вин вам ни до чого?

– А на кой он нам? – пан Казимир безразлично пожал плечами.

То ли Гнат вообще соображал туго, то ли был себе на уме, но, во всяком случае, прошло немало времени, прежде чем, покосившись на Вукса, он медленно, с запинкой спросил:

– А раз вы, пане, той… Уходите… То мени, той… Чого казаты?

– А так и скажешь, – добродушно хмыкнул пан Казимир. – Искал самолет и нас видел. А еще пану Меланюку скажешь: у нас интерес есть поговорить с ним, если захочет…

– А якщо не схоче?

– А тоди й мови нема, розийшлысь тай годи, – неожиданно для Гната по-украински сказал пан Казимир.

– А якщо… – видно было, что мужик тяжело думал, – вин погодыться, мени що, по вас до лясу йти?

– Ну зачем же?.. – усмехнулся пан Казимир. – Я полагаю, пан Меланюк – человек занятой, ему ждать некогда. Мы его сами тут подождем.

– Тут?.. – совсем растерялся Гнат.

– Ну да. Ты ж сам уверял, что он вот-вот приехать должен… – и поднявшись с лавки, пан Казимир начал по-хозяйски осматривать горницу, как бы выбирая, где тут расположиться…

* * *

Сегодня Малевич чувствовал себя гораздо лучше. Жжение во всем теле пропало, сознание сделалось ясным, и хотя едва затянувшаяся рана отзывалась на каждый толчок, но все же боль стала терпимой. Плетеный кузов тарантаса уютно поскрипывал, над его краем неспешно плыли ветви деревьев, а далеко вверху, в пронзительно-синем небе, висели маленькие, ватно-белые облака.

Чувствуя прилив сил, Малевич приподнялся на локтях и выглянул из тарантаса. Лошади рысью бежали по узкой лесной дороге, ее колея, испятнанная световыми зайчиками, уползала в глубь чащи, и та же брезентовая спина возницы маячила на сидении.

Полковник-то и дело подстегивавший и так идущих рысью коней, услыхал сзади возню и сразу же, натянув вожжи, обернулся.

– Тебя как, унтер, трясет не сильно?

– Нормально… Вот только не пойму я, вашбродь, чего это вы с утра пораньше, гоните? Или поспеть хотите до вечера?

– Приехали, унтер, приехали. Вот-вот увидеть должны…

– Как приехали? – изумился Малевич. – А чего ночевали рядом? Вполне могли вчера добраться. Засветло…

– А ничего ты, унтер, не понимаешь… Я ж сколько лет тут не был! Хочу, чтоб как в детстве… Солнце, утро, радость…

Действительно, из леса доносился птичий пересвист, пряный запах и шум листьев от тянувшего поверху ветерка.

Некоторое время Малевич в упор смотрел на брезентовый пыльник. Он понимал, что обязан этому человеку, своему врагу, многим, к тому же, превратившись в «герра барона», полковник становился как бы вдвойне врагом, и эта мысль все время подспудно давила Малевича. В конце концов надо было что-то решать, и он рубанул прямо:

– Ага, и меня, для полноты счастья, на пороге застрелите!

– Тп-п-р-р-р-у… – Лечицкий резко осадил лошадей. – Дурак ты, унтер, ох и дурак! Пойми, застрелить-то тебя я и раньше мог. Так что, гусь лапчатый, ты зря боишься…