Майор 'Вихрь'

Видимо, если бы не было этого искреннего убеждения у нашего человека, что его, и только его, поступок, помысел и даже внутреннее желание принесет неисчислимые беды фронту, всей стране, тогда победа далась бы куда как бОльшими жертвами.

...В комнату к радистам Берг вошел с опозданием, внимательно поглядел на Аню, и - странное дело - ей захотелось, чтобы он посмотрел на нее не так холодно и пренебрежительно, но ободряюще: мол, ничего, ничего. Ты уйдешь и передашь своим, что это все - фальшивка, а потом я встречусь с твоими друзьями и стану помогать им, а за одну ночь ничего не случится, не думай.

- Ну, давайте, - сказал Берг, - они там ждут.

Аня сразу же увидела Бородина, который, верно, пришел к радистам, потому что волнуется: сколько дней Вихрь молчит, что стряслось? Аня представила себе, как он обрадуется, услыхав ее в эфире, как он поглядит на капитана Высоковского, как тот цыкнет зубом - когда капитан восторгался чем-то, он обязательно цыкал зубом и опускал уголки рта вниз, словно обиженный ребенок. Она представила себе, как Бородин упрется локтем в колено, закурит и будет внимательно слушать, что ему расшифровывают радисты.

- Ну, ну, - сказал Берг, - мы пропустим время.

Он чуть кивнул Ане, выбрав тот миг, когда Швальб отошел за пепельницей. Он кивнул Ане и на мгновение прикрыл глаза.

И Аня начала отстукивать цифры: "12, 67, 42, 79, 11, 55..."

И чем дальше - с отчаянной яростью - она отстукивала эти цифры предательства, тем большая в ней поднималась волна удушающей гадливости к себе самой.

В маленькой каминной стол был сервирован на две персоны. Берг сидел спиной к пылающему камину - ночи были холодны тем особым сентябрьским холодом, который сопутствует жарким дням в отрогах гор. По лицу Швальба метались белые блики - то острые, то длинные. Они уже много выпили. Берг от водки бледнел, под глазами у него залегали сиреневые пятна, а Швальб, наоборот, раскраснелся, движения его сделались несуразно быстрыми, и свою берлинскую речь с опущенным звуком "г" он перемежал русскими фразами.

- Я, как никогда раньше, верю в нашу победу, - говорил он. - Как никогда раньше! Япония, Испания, Португалия, вся Европа стиснута нашими союзниками, которые еще не вступили в борьбу, но которые вот-вот вступят. Вы думаете, почему до сих пор не поднялась Ирландия? Не потому, что там ничего не готово! Нет! Рано! Еще рано! А Турция? Я понимаю фюрера: пусть они зарвутся, пусть они понюхают успех. Они не могут пока еще даже представить себе, что у них в тылу. Это не монолит, как у нас, а весенний лед, разъеденный водой. Фюрер приурочит массированный удар, когда в подземельях рейха будет закончена работа над новым сверхсекретным оружием. Этот массированный удар опрокинет Запад, поставит его на колени, а тогда нам ясно, что делать дальше. Нам ясно, что дальше делать.

- Я радуюсь, глядя на вас, - сказал Берг, - меня восторгает ваш великолепный оптимизм. Если бы мне сейчас не ехать к шефу, я бы выпил еще водки.

- Поезжайте завтра. Все равно вы приедете со щитом.

- Со щитом приедем мы. Я никогда не отделяю себя от тех коллег, вместе с которыми провожу операции, а кроме того...

Швальб захохотал:

- Значит, вы не отделяете себя и от вашего друга Канариса?!

- Вы, по-видимому, перепили, - сказал Берг и поднялся из-за стола, почувствовав, что сама судьба помогает ему немедленно уехать. - Вам лучше проспаться, Швальб.

- Я пошутил, полковник...

- Так шутят болваны.

- Что, что?!

Берг поднялся из-за стола и сказал:

- Честь имею.

Швальб что-то кричал ему вслед, но Берг не обернулся: он зашел к радистам, взял папку с шифрованной радиограммой, спустился во двор, сел в автомобиль и уехал.

Все дальнейшее подтвердило его незаурядный ум и настоящий талант разведчика: Швальб действительно вызвал дежурного унтера, после того как дососал бутылку, и сказал:

- Я вернусь часа через два.

И пошел в городок. Ему понадобилась женщина.

Аня постучала в дверь. Когда унтер отпер дверь, она сказала:

- Я должна поговорить с оберстом Бергом.

- Ду-ду, - унтер посигналил голосом, изображая автомобильный гудок. Нет. Уехал.

Аня походила по своей комнате, а потом снова постучала в дверь и сказала:

- Туалет. В туалет хочу, ферштейст?

Унтер кивнул головой и повел Аню в зеленую дощатую будку. Она закрылась там, а унтер, как ему было приказано Швальбом, остался стеречь ее.