Майские сны под липами Саксонии

– Не знал, что домами культуры нынче начальники связи занимаются. Ну ясненько, пианину для веселья, пару шубеек меховых, чтоб зимой начальские бабы в концертном зале не мёрзли, – понимающе добавил Выгоревский, – да это Бог с ним, с барахлом этим, давайте. Исполняйте мой приказ, товарищ старший лейтенант, – как бы прекращая прения, отрезал майор и, незаметно подмигнув Каблукову, отвернулся в сторону леса, будто хотел там в самом деле увидеть противника.

Тот понял без слов и, вздохнув, не любил он такие истории, подошёл к связисту и тихонько, чтоб не слышал водила, прошептал ему:

– Слушай, от вас всё равно толку мало, мы отпустим, ежли нашим бойцам по сто грамм перед боем выделите!

Рыбка клюнула:

– А сколько надо?

– А что у тебя?

– Коньяк, конечно, что ж ещё могу полковнику везти?

– Ну давай бутылок пять-шесть, и мы квиты.

Обрадованный связист положил в протянутый Каблуковым вещмешок, не пять, и не шесть, а семь бутылок с тёмно-коричневой жидкостью и незнакомым французским словом на этикетке потом робко взглянул в сторону грозного майора. Но Каблуков ему махнул рукой: «Проезжай!», и полуторка на пределе своих возможностей резко дёрнула с места, оставив позади всё так же внимательно рассматривавшего лес Выгоревского.

– А если он своему полковнику расскажет, товарищ майор? – переживал Каблуков.

– Расскажет. Ну и что?

– Так хай подымется!

– Не знаешь ты тыловых крыс, лейтенант! Ты что думаешь, начальник связи армии будет всем звонить, что его подчинённый, французский коньяк из немецких домов выгребал, совсем как ордынский баскак?

Каблуков согласился: «Логично!» и успокоился. Ну а Лизунов со своими бойцами остался доволен, он прямо с горла опробовал напиток и, высосав добрую порцию, сообщил: «Волшебная вещь! Камус называется». Потом предложил Выгоревскому, тот лишь пригубил из вежливости, но продолжать застолье отказался: «Мужики, это ваше законное, товарищей угостите, а мы с лейтенантом пока на вашу вторую точку съездим».

Он увёл с собой Каблукова и, когда они заняли места в машине, сказал ему: «Пусть без начальства немного побудут, а мы с тобой к Ковалевскому заглянем, всё ли там в порядке, – потом изучающе взглянув на своего подчинённого, добавил, – или ты тоже хочешь принять грамм двести?» Каблукова аж передёрнуло при одной мысли о спиртном. Выгоревский усмехнулся и повернул ключ зажигания.

Инспекция была не долгой, Ковалевский – единственный взводный в изрядно потрёпанной роте держал своих солдат в строгом теле, особо не позволяя расслабляться. «Из него выйдет хороший служака, – подумал Каблуков, – не то, что из меня. Замполит недаром говорит, что я слишком мягкий. Война кончится – уйду». Но как не давать временами поблажки людям, с которыми вместе идёшь на смерть и делишь порой последний кусок хлеба, Каблуков не понимал. Зато знал, случись что, бойцы не бросят, вытащат даже из самого кромешного ада. Как тогда, на плацдарме за Вислой, когда его вынесли двое солдат после неудачной атаки. Немцы беспощадно поливали свинцом отходивший на исходные батальон, но раненого в обе ноги Каблукова подхватили Прохоренко и Сафиуллин, несмотря ни на что не бросили истекавшего кровью командира. Они вскидывали на руки его лёгкое тело и пригибаясь неслись назад, валились в очередную воронку, пока немец не опомнился и не врезал по ним из прочёсывавшего всё поле, зажатое между лесочком и рекой, крупнокалиберного зенитного пулемёта.

Когда командиры вернулись, веселье в роте было в самом разгаре: солдаты шумно разговаривали, бурно жестикулировали, кто-то на трофейном аккордеоне пытался наигрывать «Катюшу», несколько голосов не в такт затянули её первый куплет. Каблуков с Выгоревским переглянулись: «Народ отдыхает, лейтенант, дай им повеселиться». Ротный совсем на гражданский манер кивнул и, отказавшись от рюмки, определил на пост у ворот усадьбы непьющего восемнадцатилетнего солдатика из керженецких староверов.

Каблуков не заметил, как Выгоревский подозвал старшину, и они куда-то исчезли, рядом с ротным заспорили туляки с хохлом Нечипоруком. Один из туляков доказывал:

– А я тебе говорю, звери они. Вот ты почему думаешь хозяин этой домины сбежал? – спросил, указывая рукой на коттедж, служивший им для постоя.

– Ну пропаганды багато слухал, думаю, – предположил Нечипорук.

– Ага, держи карман, пропаганды. Мы тут позавчера встретили двух поляков – они на него работали. Так твоя жертва пропаганды тут маленький концлагерь устроила: за неснятую шапку плетьми воспитывал, так и говорил: «Вас, свиней, только плети исправят!»

– Ну не знаю, а вот жинка писала, шо нашего наймолодшего, коли помер в Германии, похоронити нема где було, так одна немка дала мисце сына, який пид Сталинградом загинув.

– Ну похоронить нашего брата, так это они завсегда пожалуйста, – не унимался туляк.