Макорин жених

Мерика с голым и таким почти девически нежным подбородком, черт бы его побрал. Митя

перерыл всё, что можно перерыть за кулисами, но от этого, конечно, и порядка за сценой не

прибавилось, и борода не отросла. Он рвал и метал, кидался на всех и кричал, что к черту со

спектаклем, плюнет он и убежит без оглядки. И верно, побежал на улицу, а там в лес за

кладбище. Екатерина Ивановна серьезно забеспокоилась. Но он вскоре возвратился с целой

охапкой кухты – седого мягкого мха, какой обычно свисает с сучьев старых елей.

– Вот будет борода! Не то, что та, овечья...

– Да ведь Егор Мерик не седой.

– Поседеешь тут с вами.

Наконец всё готово. Зазвенел звонок – и занавес раздвинулся. Как играли артисты, судить

зрителям. А зрители молчали. Тишина стояла в зале такая, что даже слышно было, как

потрескивает фитиль в лампе. Худо ли, хорошо ли действующие лица ходили по сцене, так

или иначе жестикулировали, впопад или невпопад подавали реплики. Зрители слышали не

столько артистов, сколько суфлеров, но они думали, что так и надо.

На сцене появилась Макора, чудно разодетая, красивая, статная, в городской шляпке под

вуалью. Женщины в дальнем углу приглушенно зашептались:

– Гляди-ко, гляди, Макора...

– А почто, бабы, у нее мережа-то на лбу?

– Эко, не знаешь! Для важности.

А Макора как вышла да увидела полный народу зал, так и потеряла дар речи. Хочет

слово сказать – не может. Забыла, что и говорить, всё из головы вылетело. Стоит молчит и

совсем не кстати улыбается. Суфлер шипит на неё, злится, показывает кулаки, а она и

внимания не обращает. Молчит, улыбается. Екатерина Ивановна из-за кулис ей шепчет:

– Макора, очнись, не стой столбом.

До неё и это не доходит.

И тогда вскакивает с нар Егор Мерик с огромной бородой из еловой кухты, с топором в

руке, разъяренный, что зверь, и совсем не по ходу пьесы кричит на Макору:

– Чего же ты стоишь, проклятая!

Он замахивается топором, ребята, изображающие голодранцев на нарах, вскакивают,

хватают его за руку, вырывают топор. Кто-то догадывается задернуть занавес. Все в

отчаянии, кроме публики. Та довольна: здорово получилось! И впрямь Митя чуть не зарубил

Макору, как и сказывали раньше. Да, поди, и зарубил бы, не выхвати у него топор. Горячий

парень. И разозлился, видать, здорово. За что, не понятно, но, верно, за дело. А артисты

разбрелись по домам, стараясь не попадаться друг другу на глаза.

6

Макора обходила Митю стороной, боялась с ним встречаться. Она считала себя

виновницей всех бед, случившихся в тот вечер в клубе. Глупая, глупая! Зачем надо было

браться за то, чего не умеешь? Вот и поделом, осрамила себя. Да то бы полбеды, ребят

подвела – вот главное. А перед Митей она чувствовала особую вину: ведь он её уговорил

участвовать в спектакле, значит, на него теперь и шишки сыплются. Не успевает, наверно,

собирать. Но говорят: тесен белый свет. А Сосновка и того теснее. Пришлось им столкнуться

на паузке1 лицом к лицу. Митя возвращался со станции. А Макора – из лесу с тяжелым

лукошком, полным груздей. От неожиданности она выронила лукошко, и часть груздей

рассыпалась. Митя бросился помогать собирать их.

– Ой, что ты, Митя, я бы сама... – смутилась Макора. Но Митя вынес лукошко с паузка,

поднялся с ним на крутик и нёс до самой Сосновки.

Макора долго искала слова, чтобы, начав разговор о спектакле, покаяться в своей вине. А

Митя, когда она об этом сказала, уставился на неё.

– Да о чем ты, Макора? Все мы одинаково наглупили...

Ом, смеясь, рассказал, как ждал своего выхода, твердил первые слова роли, забывал их

внезапно, с трудом вспоминал и снова забывал, а сам дрожал, будто от озноба.

– А когда с тобой случился тот столбняк, я, сам не понимая, что делаю, бросился с

топором...

– Митенька, ведь ты мог бы меня и зарубить? – почти шепотом спросила Макора.

– А что думаешь, все могло быть. Ну, не помню себя, ровно рассудка лишился.

Они минуту шли молча. Митя переложил лукошко на другое плечо.

– А всё-таки нам надо поставить спектакль. Неужели мы такие размазни, что не сможем

взять себя в руки! – Митя рассмеялся. – Теперь опыт есть. А с опытом лучше. Ты как,

Макора, согласишься на новый спектакль?

– Будете начинать, так скажите, – просто ответила Макора.

– Не побоишься?

Она прикрылась концом полушалка, а глаза всё равно выдавали улыбку.

– Стану опять посередь сцены, опущу руки, остолбенею... Ты уж с топором-то не

выбегай. Хоть дровокольную палку прихвати, что ли...

Глава тринадцатая

ТРУДНЫЙ РАЗГОВОР НАЕДИНЕ

1

1 Паузок – дощатое судно для перевоза через реку.

Комитет бедноты добрался, наконец, и до Ефимова заведения. Как с ним быть, думали

долго. Махорочного едучего дыму напустили столько, что, пожалуй, не топор, а пудовую

гирю повесь, так она закачается на сизых волнах, словно пробочный поплавок. Вынесли

резолюцию: окулачить. Кожевню отобрать. Белоглазому дать твердое задание.