Макорин жених

– Ничего, – утешал он не столько ребят, сколько себя, – надо помнить и то, что было. А к

тому же ведь это произведение искусства.

Плакат оставили, хотя повесили в угол, не на очень видное место.

Но самым главным украшением клубного зала был занавес. Ребята заранее предвкушали,

какое впечатление произведет он на будущую публику. Сшитый из мешков, чисто вымытых и

тщательно подобранных по колеру, он был разукрашен затейливым орнаментом. Клеевой

рисунок, усыпанный мелкобитым стеклом, где белым, где синим, где зеленым, эффектно

искрился. Скажем по секрету: не зря в те дни многие родители недоумевали, куда же

запропастилась лампадка, что висела перед божницей в нежилой избе.

В центре занавеса рдел суриком комсомольский значок «КИМ», окруженный эмблемами

серпа и молота, а под ним застыли две мускулистые руки в могучем и нерасторжимом

пожатии. Залу придавали домашний уют развешенные между плакатами полотенца с

широкими выкладными или шитыми цветной шерстью прошвами, с пышными кружевами

собственного рукоделия сосновских, погостских и многих других мастериц. Одно плохо –

свету маловато. От двух жестяных коптилок с отражателями какой же свет! Но ребят утешила

Екатерина Ивановна, пообещав на время спектакля лампу-«молнию» из школы.

4

А репетиции между тем шли одна за другой. Охваченные пылом артисты усердно

зубрили роли не только в клубе, но и в поле, в лесу, дома, подчас приводя в недоумение и

даже пугая родителей.

– Чего это у нас парень-то бормочет? Уж не порча ли напала на него?

И вот удивительно: пока заученные слова повторялись в одиночестве, все было хорошо.

Артисту казалось: он так сыграет роль, что зрители будут если не потрясены, то во всяком

случае удивятся его искусству. А как только начиналась репетиция на сцене, и язык

деревянел, и ноги переставали свободно шагать, и неизвестно было, куда деть руки. Вот и

двигались по скрипящим подмосткам неуклюжие увальни и заики, не знающие, что сказать и

как ступить. Митя выходил из себя, ругал всех болванами и бездарью, даже иногда вгорячах

вырывалось такое словечко, от которого хватался за волосы. Когда же сам появлялся на

сцене, к собственному ужасу, чувствовал, что становился таким же остолопом, как те, кого

минуту назад обзывал этим малоприятным прозвищем. В такие моменты казалось, что всё,

всё пропадет и ничего из начатой затеи не выйдет. Хотелось всё бросить и признаться в

собственной несостоятельности. А бросить-то и нельзя: на потребиловке висит афиша, такая

яркая и зазывная, что и тот, кто не хочет идти в клуб, непременно придет. Во всей округе

только и разговоров, что о предстоящем спектакле. Соберутся две соседки у колодца и

обязательно заговорят о нем:

– Чула? В воскресенье ребята представляться будут.

– Как не чула, только не пойму, чего это...

– А вишь ты, бороды понавяжут, разно по-смешному нарядятся и станут представляться,

всем показывать, чего на большой дороге деется.

– А чего там деется?

– Да кто знает. Сказывают, будто, что ли, убивать будут Макорку нашу...

– Спаси Христос! Страсти-то... За что же её убивать?

– Да кабы я знала. Заслужила, надо быть. Слышь, Митяш, Бережного Ваньки парень, это

который живые картины-то кажет, он будто бы убивать хочет...

– Что ты баешь! И парень-то вроде хороший, не буян.

5

Но вот настал день спектакля. С утра моросил мелкий дождик. Возникло опасение, как

бы он не помешал сбору. Однако опасение оказалось напрасным. Задолго до начала, чуть не с

полудня, по обочинам разбухших от грязи дорог потянулись к Погосту первые зрители. Тут –

толпа парней с неизменной тальянкой и непременными частушками, от которых ушам ста-

новится горячо; там – стайка девушек босиком с болтающимися на палочках через плечо

полусапожками; а здесь – пробираются в одиночку или небольшими группами степенные

землеробы, направившиеся будто в потребиловку, не на спектакль же, конечно. Под вечер

появились на пороге бывшего амбара и пожилые женщины. Войдет, остановится у косяка,

оглядит всё невиданное убранство, поищет глазами, на что бы перекреститься, не найдя,

перекрестится так, в угол, на плакат, призывающий помочь голодающим Поволжья.

Сперва на скамейки не садились, жались в сторонке, у стены, потом постепенно стали

заполняться и скамейки. Но передние ряды всё же так и остались незанятыми, хотя сзади, у

входа, была теснота. А за сценой в это время происходило такое, что ни в сказке сказать, ни

пером описать. Толкались, суетились, вполголоса кричали друг на друга, размалевывали лица

сажей и обгорелыми спичками, красили щеки румянистой бумагой, пожертвованной

деревенскими модницами, наклеивали носы из хлебного мякиша, рядились кто во что горазд.

И внезапно обнаруживалось, что готовый, слегка подсушенный, чтобы не мялся, нос Пашки

Пластинина съела кошка. Митя Бережной в суматохе потерял заранее приготовленную

бороду из овчинного лоскута. И теперь не знал, что делать. Не выйдешь же играть Егора