Макорин жених

— Видал, как мы кадры-то куем в Сузёме?

— Не знаю, товарищ Синяков, как ты к этой кадре еще притрешься, — улыбнулся главный инженер.

Синяков вздохнул.

— Будем притираться как-нибудь, обкатаемся…

Глава десятая

ПЕНИЕ В ДОМИКЕ НА ОКРАИНЕ

1

Поздно вечером Дмитрий Иванович возвращался из делянки. Кругом было тихо-тихо. В дремотной оцепенелости стояли сосны, чуть освещенные дальними огнями поселка. Телеграфные столбы вдоль дороги гудели ровно и умиротворенно. Изредка с заречной стороны доносилось тявканье собаки, а от проруби слышался девичий смех, звяканье ведер да плеск воды. Дмитрию Ивановичу почудилось, что он слышит приглушенный звук песни. Он остановился, поднял наушник шапки. Да, в крайнем домике улицы пели. И, кажется, пели молитву. По крайней мере мотив походил на церковный. Дмитрий Иванович сообразил: в этом доме жил, насколько помнится, бывший его сосед Ефим Маркович. Конечно, тот дом, вот и доска у калитки с грозной надписью голландской сажей: «Цѣпная собака». Выходит, жив бывший кожевник и, видать, блюдет заветы своей преподобной тещи. Интересно, чем же он занимается?

Пение в домике затихло, и в то время, когда Дмитрий Иванович проходил мимо калитки, она распахнулась. На дорогу вышел Фишка. Он узнал Бережного, прикоснулся рукой к шапке, хотел, ускорив шаги, уйти вперед. Дмитрий Иванович окликнул его:

— Куда заспешил, земляк?

— Да уж поздновато, Дмитрий Иванович…

— А у вас тут что — вечерня была?

— Собирались… Попели, не без этого…

— Значит, жив Ефим Маркович? Здоров ли?

Фиша замедлил шаги, с недоверием вгляделся в лицо главного инженера: что он, шутит? Ефимовым здоровьем интересуется…

— Ничего, во здравии.

Сзади скрипнула Ефимова калитка, послышались женские голоса, группа женщин вышла из дома. Они крестились, твердили молитвы.

— Так-так, Платонидина практика продолжается, — усмехнулся Дмитрий Иванович.

— Блюдем Христовы обычаи, — покосился Фиша.

Дмитрий Иванович не заметил, что среди женщин, вышедших из Ефимова домишка, была молодая девчонка. Все они показались ему старухами.

Сапожной мастерской у Ефима теперь не было, в ее помещении устроили молельню. Сам он, переняв по наследству Платонидино ремесло, превратился в проповедника, но действительным верховодом в святом деле был не он. Верховодом был Фишка. Командировки в роли вербовщика рабочей силы по деревням и дальним городам Фишка успешно совмещал с обязанностями «странника». Это была важная должность. Недаром слово странник вошло и в само название секты. Название длинное и торжественное: Истинные Православные Христиане (странники). На молитвенниках, которыми секта снабжала своих единоверцев, это название церковнославянской вязью было начертано сокращенно: ИПХ(с). Сектанты не признавали попов, к иконам же относились безразлично: можно молиться иконе, а можно и просто так. Поскольку церкви не имелось в наличии, приходилось службу вести без нее и обосновать это «теоретически» так: бог вездесущ, где он, там и божий дом. Вербовали сектанты в свои ряды настойчиво и упорно, но вербовка шла туго. Хоть и «модернизированная», религия людей не привлекала. Поэтому члены секты получили твердое задание: каждому привлечь не менее одного человека. Фишка решил показать пример и завербовать не какую-нибудь старуху, а молодую цветущую девицу. Его выбор пал на Нину.

Когда Доретта услышала предложение своего возлюбленного, она опешила. Фишенька до этого и виду не показывал, что он верующий, да еще и сектант. Он не хотел к своим любовным утехам примешивать святошеский привкус. Но когда потребовалось, он открыл карты и ловко воспользовался слепой привязанностью Доретты.

— Ой, Фишенька, да что же я ей скажу-то? И сама про бога кои годы не вспоминаю, а тут, нуте-ка, дочь божьему учить, — говорила она, боязливо поглядывая на Фишку.

— Ничего, мудрость не велика, — утешил он. — Помаленьку-потихоньку внушай, незаметно, между делом, глядишь — и пойдет на лад. Ты — мать, материнское слово мимо не пролетит. Раскусила?

— Да уж как-нибудь, Фишенька, сделаю, — покорно согласилась Доретта. — Ради твоей любови сделаю, сокол мой…

Нина вначале удивлялась странностям, которые стала замечать в поведении матери: то молитву шепчет ни с того, ни с сего, чего раньше не бывало, то вдруг перекрестится неумело, неуклюже, завздыхает, сделает благостное лицо, то начнет разговор с дочерью на душеспасительную тему. Нине чудно́ и даже забавно. Она фыркает, изумленно смотрит на мать, а толком не поймет, как ей ко всему этому относиться.

Однажды Доретта сказала дочери, к слову пришлось:

— Ты бы хоть лоб-то перекрестила.

— А зачем? — наивно спросила Нина.

— Как зачем! Бог-то ведь все видит, — назидательно сказала мать.