Макорин жених

Егор не поверил. Давно ли жена слышать не хотела о колхозах. Он привстал, чиркнул спичку, осветил женино лицо. Она ухмылялась.

— Чему ты веселишься?

— А хныкать-то пошто? Вступишь, перебьемся как-нибудь трудные дни. Недолго ведь, рассыплются они. А пока, чтобы не притесняли, вступай.

— Кто тебя так просветил, не Платонида ли?

— А кабы и Платонида.

«Вот что им бабам — не размышляй, не мудри, чего другие скажут, тому и верь, — подумал Егор, отворачиваясь к стене. — А ты, мужик, мозгуй за них…»

2

Прихрамывая, Бережной вел по деревне Рыжка. У колхозного правления он привязал его к изгороди. В правлении сказал:

— Привел мерина. Забирайте. Коров баба пригонит. А меня в колхоз не записывайте. Поеду на лесозаготовки. Проживу как-нибудь…

Председатель озадаченно вертел меж пальцами карандаш.

— Ты чего мудришь, Бережной? Вступаешь — добро. А мудрить нечего…

— Не возьмешь, что ли?

— Мы подачек не принимаем. Хошь записываться, подай заявление, как еще посмотрит общее собрание. Я один не решаю.

Егору горько и смешно. Какая жизнь началась, разберись-ка в ней. Человек коня привел, отдает: возьмите. Добро свое чужим людям отдает неизвестно зачем: возьмите. А они еще и брать не желают, говорят: «Заявленье напиши, посмотрим…» Посидел Бережной на лавке, пососал махорочную горечь, нахлобучил кепку.

— Не надо, так и не навяливаю. Прощайте-ко…

— Тяжелый человек, — сказал председатель, когда Егор захлопнул дверь. — Не поймешь, чего ему и надо. Другие Бережные — люди как люди, а у этого характер…

— Подкулачник, одно слово, — уточнил счетовод. Председатель наморщил лоб, посмотрел в окно.

— Да кто его знает. В подкулачники зачислить недолго. От иных его поступков и верно подкулачником пахнет…

— Так Ефимов же компаньон, чего там, — снова поставил точку счетовод.

— Нет, с Ефимом его мешать не придется, хоть и обдуряют мужика эти богомолы…

По первопутку Егор вывез дрова, сложил их у сельсовета, постучал Синякову в окно.

— Принимай.

Федор Иванович жестом руки показал, что принимать не к чему, заходи, мол, получай расчет. Егор неумело расписался в ведомости, получил деньги у счетовода. Синяков спросил:

— В колхоз-то не вступил еще, Егор?

— Пробовал, не принимают, — ответил Бережной, засовывая деньги в карман.

— Как так?

Синяков даже привскочил на стуле.

— А так, — равнодушно ответил Егор. — Мерина приводил — не берут. Говорят: пиши прошение. А какой я писака? Лучше уж я на лесозаготовки поеду. Там привычнее. Мое дело топором махать, а не прошения писать…

— И мудренастый же ты мужик, леший с тобой, — хлопнул Синяков ладонью по папке, встал, шагнул по скрипучим половицам. — В лес задумал — поезжай, дело нужное, государственное. А хозяйство все-таки пусть в колхозе будет. Вон Кеша накатает тебе заявление, коли хошь…

3

— Эй, берегись!

Егор, вытирая рукавицей пот с лица, наблюдает, как сосна со свистом валится в снег, высоко подбросив сверкающий белым обрубом комель. Снежная пыль столбом взвивается вверх, с головы до ног осыпает Егора и Ваську Белого. Оба они отряхиваются, как куропатки, и начинают обрубать сучья.

— Ничего лесина, полкуба будет, — говорит Егор.

— Кабы полкуба, — не верит Васька. — Эдак с дюжину лесин чикнули бы — и, глядишь, норма.

— Силен, с дюжинку… А не хошь два десятка?

Егор ловким ударом топора счищает несколько сучьев подряд. Топор у него, будто играючи, скользит, позванивая, с той и другой стороны ствола, сучки срезаются легко и ровно. Васька старательно отрубает вершину, пыхтя, оттаскивает ее в сторону.

Облюбовав новую сосну, Егор с минуту смотрит на нее, обходя кругом. Кивает Ваське. Тот срывается с места, пляшет около ствола, отаптывая снег. Егор неторопливо берет пилу, пробует большим пальцем зубья, прищурясь, проверяет их развод. Все в порядке. Оба лесоруба сгибаются перед комлем дерева в три погибели, делают запил. Направляемая твердой Егоровой рукой, пила ходит ровно и свободно с характерным мягким шуршанием. Поглядеть со стороны — не работают, а играют. Но какова эта игра, подтверждает парок, что вьется от сгорбленных спин. Кончив запил, Васька сощипывает с редких волосков своей бороденки ледяные сосульки, морщится. Егор легонько покрикивает на него, мол, некогда канителиться. Васька, тряся мотней, бежит за колом, упирается в ствол подпиленного дерева, помогая ему правильно упасть.

Когда Егор приехал в Сузём, десятник Иван Иванович, отводя ему делянку, объяснял строго:

— Три плотных кубометра — норма. Понятно? Не дашь нормы — не выходи из лесу. Так? Делянку я тебе отвожу баскую, не сосняк, а ровная конопля. Ясно?

— Вроде ясно, — хмыкнул Егор. — Нам норма ни при чем, хоть плотная, хоть рыхлая, все одно…

— Как так ни при чем! — возмутился десятник. — Ты, браток, шутки не шути. В лес приехал, не куда-нибудь, понимать должен. И никакой рыхлой нормы не бывает. Бывает складочный и плотный кубометр, по техминимуму. Сообразил? Да где же, ты техминимума-то и не нюхал.

— Понимаю, — добродушно сдался Егор. — Ты уж тут считай, как знаешь, на то тебя и начальством поставили. А мое дело лес рубить… Вот напарника бы найти…

Десятник склонил голову набок.