Макорин жених

Тих и необычен в летнюю ночь Архангельск. Улицы пусты. Редко-редко прогромыхает трамвай. На мостовой женщина в фартуке пылит метлой. А светло, что днем. Заря так и не уходит с неба всю ночь. Крыши домов на той стороне реки в свете зари кажутся аловатыми. Глянешь в сторону Соломбалы — там ажурные краны судоремонтного завода медленно двигаются по малиновому пологу зари. А вокруг них собираются кучи облаков. Они на глазах меняют цвет — розовые, сиреневые, палевые. Говорят, архангельские старожилы по этим облакам предсказывают погоду. Егору и Макоре та премудрость незнакома, потому они не обращают внимания на облака. Им еще надо найти улицу, где стоит общежитие техникума. А как ее найти, если и спросить не у кого. Дворничиха с метлой объяснила так, морячок показал в другую сторону. Ходили-ходили, никакого общежития не нашли.

— Пойдем к трамваю. Мне скоро на лекцию, да и тебе в театр, — сказала Макора.

До театра оказалось рукой подать. Макора поехала дальше. Прощаясь, она сказала:

— Заскучаешь, так приходи. В кино сходим…

Егор, соскочив с подножки, помахал ей рукой.

2

Совещание лесорубов длилось несколько дней. Макора все время поджидала Егора. Он не появлялся. Макора волновалась, стараясь в то же время убедить себя, что ей безразлично, придет он или не придет. И на лекциях, и в перерывы, и по дороге в общежитие она ловила себя на мысли, которая словами выражалась примерно так: «Ну и пусть не приходит». Однажды утром в институтском вестибюле она подошла к газетной витрине. Из-под стекла на нее глянуло знакомое лицо. Портрет Егора в газете получился сероватым, но Макора узнала его сразу. Он стоял на трибуне, правая рука застыла в жесте, рот приоткрыт — произносит речь. Крупными буквами сверху было написано: «Речь лесоруба Егора Павловича Бережного». Макора не обратила внимания на звонок к занятиям, читала речь.

— В докладе про меня говорили очень уж здорово. Я даже не поверил, что про меня. Наша бригада стала первой на лесопункте Сузём. Верх взяла. Паша Пластинин немного отстал. Кубометрами он недотянул. И докладчик сказал, будто знамя Красное мне полагается, нашей бригаде то есть… Я, конечно, благодарю и от себя и от всех лесорубов своей бригады. Только, если уж по правилу, так выдайте знамя Пашиной бригаде. Она заслужила. Она у нас первая по чуренковскому способу работать стала. Она первая пилу электрическую обуздала, мы уж потом. Мы у нее учились.

Я извиняюсь, может быть, не о том говорю. Выступатель-то я плохой, на эдакое собрание первый раз в жизни попал, и в голове все путается. Слышал я, как тут хорошие ораторы выступали. Проценты приводили, гладкими словами закруглялись, складно у них выходило, по-сознательному… А мне так не суметь. Вы подправьте меня, товарищ председатель, ежели не туда загну. (Смех, голоса: «Туда, туда! «Загибай» дальше».) Мне с Пашей не равняться. Вон он сидит, на том ряду, сбочку, видите? Разве ровня он мне, экому? Кажись, от одного бы моего щелчка он мог с копылков сковырнуться. Да вот тут, видно, лучше варит, в котелке… Не ему за мной, а мне за ним пришлось тянуться.

Паша, спасибо ему, подтолкнул, дорогу показал. Синяков да и Митька наш — все помогали… Я трудом на правильную дорогу вскарабкался, а пошел, чую — ладно иду. И вот докуда добрался, на эдакой высоте стою и говорю… Хоть бы перед вами не запутаться, а то подумают: «Ишь, лешак из Сузёма вылез и лыка связать не может». Да уж ладно ли, нет ли, а бухну. Кубометров-то я, возможно, наломаю больше каждого из вас. Батька меня корпусом не обидел. Нормы казенной не признаю, она мне на разминку. Спросите вон Пашу, он не даст соврать, когда я в одиночку работал, по две, а то и больше норм сшибал. Мужик, сами знаете, от работы не прячется. Да не в этом дело. Хрястал я, хрястал, сперва с Васькой Белым, потом один, прихваливали меня. И я уж думал, что за самую сердцевину жизни ухватился! На-ко! Егор Бережной на почетной доске, Егора Бережного в президиум усаживают, как важного представителя, рядом с уполномоченным из района. Шутка ли! Эко, думаю, достукался!

А теперь понимаю: хоть и садили тогда в президиум, да в нутре-то у меня еще было пусто. Не там я искал сердцевину-то… Но люди помогли ее все-таки найти. А уж нашел да ухватился за нее, ныне лешего меня с пути сковырнешь! Держаться буду обеими руками. От колхоза, бывало, бежал по дурости. В лесу дальнюю делянку выбирал, от людей прятался. Сам да один — себе господин. Так думал. И свету был не рад. Не таю, чуть в кулацкой компании не погряз. Спасибо добрым людям, выручили, по башке легонько стукнули вовремя. Когда понял я это, будто из дымного кушника[30] на волю вышел. Глазам от яркого свету больно, они слезятся, а сердце играет, дышать легко… Недаром говорится: живи для людей, поживут и люди для тебя…