Читаем Максимы и мысли узника Святой Елены полностью

Максимы и мысли узника Святой Елены

Беньо думал, что станет играть роль при Бурбонах, но он ошибался, как и многие другие. У него есть талант и твердость. Я сделал его государственным советником, потому что он, будучи префектом [155], осмеливался говорить мне правду. Но он растрачивает свои силы попусту.

CCCCIX

Я сужу о гении по тому, как он выражает свою мысль.

CCCCX

Надобно часто менять не только гарнизоны, но людей, стоящих у власти, это безусловно. В интересах государства чтобы должностные лица постоянно сменялись: ежели этот принцип не соблюдается, то неизбежно появляются удельные владения и сеньориальное правосудие.

CCCCXI

С тех пор как сами народы выступили на полях сражении, стало уже невозможно иметь наемную армию.

CCCCXII

Государь, который думает о людях и строит собственное счастие на их благополучии, — в каком романе можно найти сие?

CCCCXIII

Что бы ни говорил Макиавелли, крепости не стоят народного попечения и забот [156].

CCCCXIV

Чернь не отличается здравомыслием, она, по обыкновению, любит повторять все те пересуды, кои говорятся по адресу человека незаурядного.

CCCCXV

Оказывается, что из ста бывших в прошлом королевских фаворитов по крайней- мере девяносто пять были повешены [157].

CCCCXVI

Деказ [158] раньше служил у моей матери: я замечал его порою в толпе придворных. Эта должность не требовала большого таланта. И он, и подобные ему министры походят на людей, карабкающихся на призовой столб.

CCCCXVII

В 1805 г. у меня имелось восемьдесят линейных кораблей, не считая фрегатов, но не было ни настоящих матросов, ни офицеров; мои адмиралы играли в прятки с англичанами, и это само по себе уже было немало. Линуа [159] показал себя вполне достойно. Вильнёв был добрый офицер, но, несмотря на это, делал одни только глупости. Он покинул Кадис, а смерть Нельсона не стоила потери моего флота. Вильнёв покончил с собой на постоялом дворе в Ренне, и, как всегда, в этом обвинили меня. На самом же деле признаки сумасшествия наблюдались у него еще во время морской кампании [160].

CCCCXVIII

Ах! Свобода печати, свобода печати! Снимите же намордники с ваших парижских журналистов и вы увидите настоящую грызню! Все эти Вадью [161] постоянно будут вмешиваться в управление, а Каритиде [162] станут подавать мнения. К дьяволу весь этот галдеж!

CCCCXIX

Я восстановил дома лионцев, разрушенные во время революции [163], они были признательны за это, итак, мы — в расчете.

CCCCXX

Государи, которые пользуются услугами исповедников, нарушают тем самым основы королевской власти.

ССССXXI

Слишком мало найдется людей достаточно твердого закала, чтобы судить обо мне беспристрастно и без предосуждений.

ССССXXII

После моих побед в Италии в мою дверь стучались представители самых различных партий. На стук я предпочитал не отзываться, поелику не в моих правилах быть орудием в чьих-либо руках.

ССССXXIII

Битва при Эйлау стоила дорого обеим сторонам и отнюдь не имела решающего исхода. Это было одним из тех неопределенных сражений, когда отстаивают каждую пядь земли: войска схватились врукопашную, действуя большей частию по собственной инициативе; что касается меня, то я не стал бы выбирать такое место для сражения [164].

CCCCXXIV

Великие политики первого апреля [165] хотели лишь сохранить свои замки, вот почему они так легко отступали перед натиском союзников.

CCCCXXV

Посреди всех этих смотров, пушек и штыков я порою оставался философом; среди тех, кто меня поносит, есть немало таких, кои никогда не делали ничего подобного.

CCCCXXVI

Здравый смысл создает одаренных людей; самолюбие же — лишь ветер, который надувает паруса и ведет их корабль прямо к пристани.

CCCCXXVII

Катон совершил великую глупость, покончив жизнь самоубийством из одного страха встретиться с Цезарем [166].

CCCCXXVIII

Если бы Ганнибал узнал о переходе моей армии через Большой Сен-Бернар, он посчитал бы свое альпийское путешествие сущей безделицей [167].

CCCCXXIX

Быть может, мне надобно было подражать Генриху VIII [168], сделавшись единственным первосвященником и религиозным вождем моей Империи; рано или поздно монархи придут к этому.

CCCCXXX

Пушечное ядро, поразившее Моро при Дрездене, было одним из последних вестников моей удачи в этом сражении [169].

CCCCXXXI

После сражения при Лейпциге я мог бы опустошить страну, лежащую между мною и неприятелем, как то сделал Веллингтон в Португалии или как в былые времена еще Людовик XIV повелел поступить в Палатинате: право войны позволяло мне это, но я не хотел подобным образом обеспечивать свою безопасность. Мои солдаты, раздавив баварцев при Ганау, показали, что я могу полагаться на их доблесть [170].