Я не верю ей. Ни одному слову, прикосновению; ни биению сердца, которое стучит так близко. Красные губы, запах алкоголя и ложь. ложь. Даже паранджа, предназначенная подчёркивать скромность женщины, надетая на обнаженное тело Эрики, выглядит вульгарно.
Я ненавижу ее. Видит Аллах, в эту минуту я ненавижу ее сильнее, чем любил в тот момент, когда она оставила меня умирать, улетев в свою Америку. Я помню вкус соленых слез на моих губах, полные немого отчаяния глаза, смотрящие в душу и разрывающие ее в клочья мелькающим в глубинах темных зрачков отказом.
Она не выбрала меня тогда. Только полный идиот мог поверить, что Эрика Доусон передумает сейчас.
Она сдается под напором моих губ, целует в ответ. Так же, как целовала других. До и после.
Конечно, я нужен тебе, детка. Каждый раз. Когда пахнет жареным, я резко становлюсь тебе нужен. Потому что только я способен защитить тебя. Но не от происков врагов, не от ЦРУ, Кадера, АРС и чёртовой кучи ублюдков. А от самой себя.
Если ты не хочешь любить меня, не можешь, не умеешь. Я заставлю. И научу.
Но сейчас, когда теряют смысл любые слова, остается единственный язык, который ты понимаешь и знаешь в совершенстве — язык секса.
— Приступай к делу, Рика, — хрипло произношу я, опуская Эйнин на колени. К моему удивлению она безропотно подчиняется, впиваясь пальцами мои бедра, и склоняя голову к вздыбленному члену. Один взгляд на её губы с размазанной помадой и меня накрывает волной первобытная животная жажда, утолить которую способен только этот припухший рот.
— Джамаль… — нежный ласковый голос, изящно выгнутая спина, хрупкие плечи. Аллах одарил ее невероятной красотой, на которую я готов смотреть вечно, пытаясь понять, что Эрика хранит внутри. Наверное, причина моей одержимости скрыта именно там, в неспособности понять, что эта безумная девушка прячет от меня. Свое сердце или его отсутствие?
— Замолчи и займи наконец свой язык тем, что у него получается лучше всего, — рычу я, сгребая в кулак темные волосы, и толкаюсь раскаленной головкой в приоткрытые в немом возгласе губы. — До последней капли, кхара.
Моя намеренная грубость пробуждает в ней неожиданную покорность. Ладони Эрики снова ложатся на мои бедра, теплые губы обхватывают возбужденную плоть. Горячий дерзкий язык порхает вдоль напряженной длины неуловимыми скользящими движениями, от которых темнеет в глазах и из груди врываются хриплые стоны. Мне не нужна ее нежность сейчас, слишком поздно.