Мальчик глотает Вселенную

Затем она открыла ящик своего стола. И протянула мне другую кассету.

– Это третий альбом «Реплейсментс» – «Пусть будет так». Девятая песня, – сказала она, – «У Гэри был стояк». – Она так произнесла слово – «стояк» – как будто это слово «лаванда». Как она это делает, Дрищ? Она волшебная, Дрищ. Каждое ее слово звучит как слово «лаванда», или «люминесценция», или «Лотарингия», или… или… какое еще другое такое слово на букву «Л», Дрищ? Ты его знаешь, они всегда об этом говорят. Ты знаешь это слово, Дрищ?

Брайан Робертсон орет на весь зал.

– Так куда же подевались все эти чертовы ручки?! – кричит он, накручивая сам себя.

Я привстаю со стула, чтобы оценить силу урагана, бушующего в дальнем конце зала, шрапнель и осколки, разлетающиеся от ядерной бомбы – моего редактора, яростно сжимающего в кулаке экземпляр воскресной газеты «Санди мейл», нашей конкурентки.

Мой пожилой товарищ по рабочему пространству и король кроссвордов Амос Вебстер бросается обратно к своему столу и затаивается за ним, почти зарывшись под горой словарей и энциклопедий.

– На твоем месте я бы сел, – говорит он. – Босс вышел на тропу войны.

– Что случилось? – спрашиваю я, все еще стоя и наблюдая, как Кэйтлин Спайс кивает за своим текстовым процессором[60]

, впитывая молниеносные указания Брайана Робертсона и его горькие журналистские истины о том, как газеты живут и умирают, даже будучи лучшими.

Брайан Робертсон снова взрывается, пламя и шрапнель извергаются из его рта. Бывалые журналисты бегут, спасая свои жизни.

– Никто не желает мне сказать, где все гребаные ручки? – кричит он.

Я шепчу Амосу:

– Почему бы кому-нибудь просто не дать ему эту сраную ручку?

– Он не ищет ручку, ты, примат! – шипит в ответ Амос. – Это из-за Пеннов. Он хочет знать, что случилось с Пеннами, той семьей, которая исчезла в Оксли.

– В Оксли?

Соседний пригород с Даррой. Паб Оксли. Прачечная Оксли. Эстакада Оксли. Знакомые места.

– Никаких гребаных премий в моей гребаной газете с этой гребаной секунды! – орет Брайан на весь зал новостей, прежде чем топает в свой кабинет и так сильно хлопает дверью, что та дрожит, как гибкая коричневая доска Рольфа Харриса, когда он пел по телевизору «Привяжи кенгуру, друг»[61].

– Вероника Хольт снова опередила нас, – шепчет Амос.

Вероника Хольт. Главный криминальный репортер «Санди мейл». Ей тридцать лет, и она пьет только шотландский виски со льдом, и она может взглядом замораживать кубики льда для своих напитков. Она носит черные юбочные костюмы – угольно-черные, и серо-черные, и ярко-черные, и тускло-черные. Ее нюх на новости столь же остр, как и ее чернильно-черные каблуки. Комиссар полиции однажды потребовал от Вероники Хольт «публичного опровержения» ее статьи о том, что квинслендская полиция часто посещает бордели в пригородах Брисбена. На следующее утро в радиопередаче «Обратная связь» Вероника Хольт напрямую ответила комиссару: «Я опровергну свою статью, господин комиссар, когда ваши люди перестанут трясти своими причиндалами по нелегальным публичным домам».

Я спешу к уголку, где свалены газеты со всей Австралии, – к справочной полке для сотрудников, которая находится возле кулера с водой и огромного канцелярского шкафа. Стопка вчерашней «Санди мейл» лежит на полке, перевязанная белым шпагатом. Я перерезаю шпагат ножницами из канцелярского шкафа и читаю первую полосу вчерашней «Санди мейл».

«Брисбенская семья исчезает как…» Эти слова встроены подзаголовком в огромный баннер на первой странице «Санди мейл»: «ОЧЕРЕДНОЙ ВЗРЫВ НАРКОВОЙН».

Яркая история Вероники Хольт – о загадочном и необъяснимом исчезновении всех членов семьи Пеннов из трех человек, проживавшей в Оксли; неделикатно подчеркивающая, что это произошло на фоне того, что полиция Квинсленда называет «эскалацией трений между конкурирующими группировками подпольных незаконных наркосетей, простирающихся через Квинсленд и все восточное побережье Австралии».

Используя анонимные источники – в основном своего дядю, Дэйва Хольта, отставного старшего сержанта квинслендской полиции, – Вероника Хольт создала захватывающую криминальную статью, которая не говорит явно о том, что семья Пеннов до их загадочного исчезновения давно укоренилась в криминальном мире Брисбена, а просто дает достаточно наводящую предысторию, чтобы показать преданным и зачастую истекающим на нее слюной читателям Вероники, что Пенны шли дорожкой такой же кривой, как струи папашиной мочи в день получения пособия одинокому родителю.